Гамбургский оракул

И вместе с тем, как тонко и последовательно, направляя и предугадывая любой шаг своих противников, этот одержимый человек реализовал свой замысел. Реализовал, отказываясь от принципа открытого боя, которым руководствовался всю свою жизнь. И все же не изменяя своему характеру. Есть какая-то чисто мэнкуповская саркастическая усмешка даже в том, что именно нацисту Боденштерну против его желания пришлось застрелить своего сообщника и единомышленника Баллина!.. Шляпу долой перед Магнусом, вот все, что я могу сказать!..

— А что же делать с этими записями? — Фредди растерянно перелистал дневник. — Мы ведь были уверены, что его убили! А ведь, в сущности, это он, уже находясь в могиле, уничтожил Баллина! Что мы скажем десяткам тысяч, которые вышли на улицу требовать виселицу нацистам?

— Вот что! — Мун взял тетрадь и быстро, одну за другой, вырвал те, годичной давности страницы, по которым была разбросана расшифрованная им с таким трудом истина. — Пусть все останется так, как он сам того желал!

И пока бумажные клочья сгорали в большой редакционной пепельнице, где сквозь темноватое стекло просвечивали крупные литеры «Гамбургский оракул», Мун вспомнил последние минуты Мэнкупа. Теперь там, в его баховской комнате, должно быть, уже орудуют маляры. Голубые шторы содраны, едва ли они соответствуют вкусу Лизелотте фон Винцельбах. Зеркальный потолок укрыт брезентом, чтобы не заляпали краской. А старая уже смыта. Багровая, фиолетовая, оранжевая — синтез современности и вечной баховской гармонии, выбранный Мэнкупом для своей временной квартиры. Ибо, въезжая в нее, он уже знал, что проживет недолго.

Мун представил себе обесцвеченные стены, на которые сквозь окно падает отсвет уже сереющего в этот час неба. В углу стоит скатанный в рулон холст вырезанная из рамки картина, которую так и забыли вынести…

Мэнкуп мог жить где угодно, в дворце, в бараке концлагеря, в своем редакционном кабинете, где продавленный диван был его приютом в течение стольких ночей. Везде он оставался бы Магнусом Мэнкупом, ни на йоту не отступая от своей сути, страстно сформулированной на одной из страниц дневника:

«Когда я уйду, пусть ничто не напоминает обо мне, кроме моих мыслей. Мыслящие люди — вот мой лучший памятник!»