Гамбургский счет: Статьи – воспоминания – эссе (1914–1933)

Прекрасный мир, ощутимый Олешей так, как не умеют его ощущать другие, ощущен кусками.

Шувалов – герой Олеши. Он предлагает дальтонику переменить ошибку в цвете, свойство радужной оболочки (конечно, Олеша ошибается – дальтонизм там, глубже в глазу, ужелтого пятна, в нерве) предлагает переменить на любовь.

Ошибку на ошибку.

Мир хорош ошибочным.

Правда, Шувалов удерживается от мены – остается при любви, пославшей дальтоника есть синие груши.

Мир мал, мир был в детстве. В детстве была обида. Но было интересно.

Мир мал у Олеши и Бабеля.

Мир Бабеля еще повторился для него, когда он увидел его убегающим от дула пулемета тачанки.

Судятся Бабель, Олеша, Андрей Белый одетских обидах{270},понимает Олеша ошибку старухи, которая видит, чего уже нет.

«– Это тоже было наше? – спрашивает внучка, кивком указывая на трамвайную станцию.

– Да, – отвечает бабушка. – Розариум.

– Что? – спрашивает правая внучка.

– Розариум, – подтверждает бабушка, – это тоже было наше.

Перед ней цветут розы допотопного периода.

Вечером все трое сидят на скамье над обрывом.

Я приближаюсь. Силуэт старухиной головы сердечкообразен.

Восходит луна. Тихо рокочет море.

Прислушиваюсь к беседе.

На этот раз бабушка выступает уже прямо в качестве палеонтолога.

– Море, – говорит она, – образовалось впоследствии. Прежде здесь была суша»(«Записки писателя», в кн. «Вишневая косточка»,с.62).

У Олеши не было розариума, но у него нет земли на земле, которая образовалась позднее.

У него необыкновенное умение создавать куски, видеть немногое.

Уточкин – прошлое, опять детская обида, которой не владеешь, – вишневая косточка, которая, может быть, прорастет, если она не попадет под фундамент нового здания.

У Олеши принципиально нет плана.

Есть образ, всегда взятый остраненно, есть метод остранения, взятый цитатно. Он смотрит на траву, смотрит сосредоточенно:

«И вот фокус найден: растение стоит передо мной просветленным, как препарат в микроскопе. Оно стало гигантским.

Зрение мое приобрело микроскопическую силу. Я превращаюсь в Гулливера, попавшего в страну великанов.

Жалкий – достоинства соломинки – цветок потрясает меня своим видом. Он ужасен. Он возвышается, как сооружение неведомой грандиозной техники.

Я вижу могучие шары, трубы, сочленения, колена, рычаги. И тусклое отражение солнца на стебле исчезнувшего цветка я воспринимаю теперь как ослепительный металлический блеск.

Таков зрительный феномен.

Вызвать его нетрудно. Это может сделать всякий наблюдатель. Дело не в особенности глаз, а лишь в объективных условиях: в комбинации пространства, вещи и точек зрения.

У Эдгара По есть рассказ на тему о подобном феномене. Человек, сидевший у открытого окна, увидел фантастического вида чудовище, двигавшееся по далекому холму. Мистический ужас охватил наблюдателя.

В местности свирепствовала холера. Он думал, что видит самое холеру, ее страшное воплощение»(«Записки писателя», в кн. «Вишневая косточка», с. 58 – 59).

Но это была бабочка – «мертвая голова», – которая ползла по стеклу.

Такой мир по самому построению своему – мир детали, это не мир Гулливера, потому что в нем нет закона сокращения.

Можно очень точно определить соседей этого мира по орнаменту.

«Во дворе у крыльца сидела прачка Федора.

Она продавала овощи. На крыльце стояла корзина с грубыми – но с виду изваянными – капустными головами.<…>Капустная голова с завитыми листами – именно завитки эти мраморной твердостью и прохладой листов произвели тревогу в памяти Козленкова. Подобного статуйного характера завитки уже он видел сегодня на фартуке дворника»(«Пророк», в кн. «Вишневая косточка», с. 80).

Олеша видит вещи, как ребенок, и хорошо знает собственный стиль. Его описание завитков капусты – точное описание орнамента барокко.

Вещи, которые пишет Олеша, по закону построения разно-обусловленны, разнозначны, разноответны, и поэтому они не дописаны. Поэтому в них не разрешен и как будто писателю не нужен большой смысловой план.

Вещь кончается махровым барочным сжимом капустного кочна.

Искусством орнамента ифальшивых куполов{271}.

Комментарии

«Гамбургский счет» – первая попытка собрать под одной обложкой лучшее из литературно-критического наследия Б. Шкловского 1910-х – начала 1930-х гг.; в издание включено также несколько теоретико-литературных работ, представляющих общеэстетические взгляды Шкловского этих лет, и некоторые работы о театре и изобразительном искусстве. В сборник вошли материалы книг Шкловского: «Ход коня» (1923), «Сентиментальное путешествие (1923), «Удачи и поражения Максима Горького» (1926), «Пять человек знакомых» (1927), «Гамбургский счет» (1928) и «Поиски оптимизма» (1931), а также ряд статей и рецензий, публиковавшихся в журнально-газетной периодике; некоторые материалы печатаются впервые (отмечены в содержании звездочкой).