Гамбургский счет: Статьи – воспоминания – эссе (1914–1933)

Вынесенное в заголовок определение «барокко» Шкл. впервые употребил в начале 1929 г. в отзыве об «Октябре» Эйзенштейна (ЗШЛ, с. 115), а в 1931 г. оно уже было отнесено ко всей эпохе 20-х гг. (с. 444). Знакомство в 1932 г. с новой работой Эйзенштейна о Мексике послужило для Шкл. поводом констатировать новый этап в его творчестве и в современном искусстве. 2 июня 1932 г. Шкл. писал Эйзенштейну (это письмо в переработанном виде вошло в данную ст.): «Сейчас вспоминаю Ваши фотографии последней ленты. Мне кажется, что Вы на другой дороге. Дорога очень просторная. Вещи как будто освобождены друг от друга, кусок потерял непосредственный адрес. Это путь классического искусства <…>. Очевидно, Вам придется пережить сложнейший период ломки голоса, он у Вас даже установился, но о нем еще не знает зритель. Вот простит ли он Вам классицизм, а если не простит, то это значит, что ему придется подождать. Те огорчения, которые Вам, возможно, придется испытать, они органичны, конечно их нужно избегать, но удивляться на них не нужно» (ЦГАЛИ, 1923.2.1851). Ср. позднейшие замечания Шкл. о фильме «Да здравствует Мексика!» как о предшественнике «Александра Невского» и «Ивана Грозного» – в его кн. «Жили-были». М., 1966. С. 491–492. Другим импульсом к написанию ст. послужило знакомство (4 июля 1932 г.) с «Путешествием в Армению» О. Мандельштама. Уже 8 июля Шкл. сообщает Б. Эйхенбауму: «Написал яростную статью об Эйзенштейне, Бабеле, Тынянове, Олеше и Мандельштаме. Вообще, я против литературной литературы» (ЦГАЛИ, 1527.1.650). Эйхенбаум – до публикации ст. – согласился со Шкл.: «Насчет «литературной литературы» я тебе вполне сочувствую. Тошнит от нее. Знаешь – взял на днях «Вазир-Мухтара» и загрустил. Театрально, на каких-то вторичных невсамделишных эмоциях. Много какой-то пены, а вина мало» (Вопросы литературы. 1984. № 12. С. 202). Резко отрицательно отозвался о ст. Тынянов, болезненно отреагировавший на оценку «Восковой персоны»; он писал Шкл.: «Ты требуешь, чтобы все были деловее, спокойнее, не писали кусками etc., etc. (Кусками-то ты сам пишешь). <…> Ты, милый, желаешь кому-то, какому-то новому времени или грядущему рококо – уступить своих знакомых под именем барокко. В их списке я заменяю тебя. Это действительно конец барокко. Если я не знаю, что иду по одной дороге с Олешей, то все же знаю, что иду другой дорогой, чем ты. <…> А Эйзенштейн у тебя похож на Мейерхольда, Мейерхольд на Олешу, Олеша на меня, а Бабель на Мандельштама. Даже непонятно, кто где. И кто что пишет, представляет, печатает. Убедительно» (не позднее 9.8.1932–724).

Выдвинутая Шкл. в 1932–1933 гг. программа «новой простоты» (и связанная с этим критика «литературной литературы») отражала реальные закономерности в развитии искусства в начале 30-х гг. и была тесно связана с его литературно-критической концепцией 20-х гг.: «простота», по Шкл., – восстановление того «равновесия» во взаимодействии художественных элементов произведения, отсутствие которого он неоднократно отмечал в 20-е гг. (между сюжетом и образом, образом и «психологией» и др.). В 1933 г. он замечал: «Простоты как таковой нет. Есть моменты равновесия элементов произведения. Понятность не равна простоте. Если не понятно, то можно подумать» (50). См. также его ст. «Простота – закономерность» – ЛГ. 1933. 5 июня. № 26.