Game Over. Волейбол продолжается

Прошла пара дней, но телефон мамы продолжал быть вне зоны доступа. Я ничего не подозревала, но начала беспокоиться. В какой больнице лежит мама, не знала. У медсестры отделения были знакомые в «Уралочке» – и она очень удивлялась, что к маме Екатерины Гамовой никто не приходит, не интересуется ее состоянием. В итоге меня нашли через десятые руки и сообщили, что мама в реанимации, после операции ее ввели в медицинскую кому.

Я позвонила тете Любе, мы связались с врачами. Наконец я узнала полную картину – но даже в тот момент мой мозг никак не принимал слово РАК. Я все равно продолжала думать, что ничего страшного, что все хорошо и вскоре маму выведут из этого состояния. Мы были на связи с врачами, состояние оставалось стабильным, но тяжелым. Доктора говорили, что мне не надо приезжать, потому что в реанимацию все равно не пустят. В то время я жила на «Соколе» и ездила на метро. Каждый день, когда возвращалась с тренировок, заходила в храм возле метро и просила Бога о мамином выздоровлении. Но в какой-то момент врачи мне сказали, что ее состояние ухудшилось…

Я перезвонила Зиничеву и сказала, что мне нужно срочно лететь в Екатеринбург. Зашла в метро – и тут до меня потихоньку стал доходить весь ужас ситуации. Я села на скамейку и начала плакать. Ко мне подошел какой-то молодой человек – стал меня успокаивать, протянул свой платок и сказал, что все будет хорошо…

Я прилетела в Екатеринбург, мы встретились с Любой и утром отправились в госпиталь. Мне кажется, уже в этот момент тетя знала, что мамы больше нет, но не смогла мне об этом сказать. Руководство московского «Динамо» связалось со своими коллегами из ФСБ в Екатеринбурге и попросили помочь. С нами был человек, и на его машине мы поехали в больницу.

Я помню, как мы поднимались по лестнице в отделение, как зашли в кабинет к врачу и он сказал:

– Вы, наверное, уже знаете, что вашей мамы больше нет.

Я сидела и не понимала. Не могла принять, что это говорят про МОЮ МАМУ. В голове крутилось, что в такой ситуации я должна заплакать, а плакать не хотелось – мозг отказывался принимать эти слова, смысл до меня не доходил. И только когда потекли слезы, я поняла, что произошло… Что мамы больше нет, что больше я никогда ее не увижу, не услышу и не обниму…

Мы вернулись домой, ко мне приехали мои подруги из «Уралочки». Я им очень благодарна, что в тот момент они были рядом. Все звонили, что-то говорили – а я все еще не могла поверить. Я находилась у окна и увидела, что во дворе стоит Огиенко. До этого момента между нами сохранялся холод после моего ухода из «Уралочки». Я попросила, чтобы она поднялась. Мы плакали, она пыталась объяснить, что ничего нельзя было изменить, что мама меня берегла и поэтому ничего не сказала.

А я говорила только о том, что можно было уехать в Москву, в Германию, в Израиль… Что если бы я знала, я никогда не разрешила бы маме делать такую операцию в Екатеринбурге и предприняла бы все возможное, чтобы вылечить ее, но мне не дали такого шанса.

В какой-то момент встал вопрос, что может затянуться процедура выдачи тела мамы. Люба настаивала на похоронах на третий день. Мне было уже все равно. Только придя немного в себя, я поняла, почему Люба настаивала. Мамы не стало 13 октября, а 17-го у меня день рождения…

Валентина Витальевна включила все свои связи, за что я ей очень благодарна и никогда не забуду о ее помощи и поддержке в тот момент. И на следующий день мы уехали на похороны в Челябинск – две машины, легковая и «Газель» с надписью «груз 200».

Мы похоронили маму 15 октября. Я смотрела на незнакомую мне женщину в гробу и не находила никакого сходства с мамой. Все время ждала, что она зайдет в зал прощания и очень удивится всей этой церемонии, скажет, что это не она – и мы, счастливые, пойдем домой. Но нет. Помню ощущение холода, когда обнимала маму в последний раз…

Валентина Витальевна привезла на похороны всех девочек, которые знали и любили мою маму – тетю Ирочку, как они ее называли.

В здании ФСБ в Челябинске помогли организовать поминки, и я осталась в городе на девять дней. В клубе мне пошли навстречу, чтобы я пропустила тур и вернулась в Москву уже потом.

В день рождения ко мне неожиданно приехала Лена Василевская с супругом Игорешей. Мы никого не ждали – но это был как глоток воздуха, чтобы немного отвлечься. У Лены с моей мамой, кстати, дни рождения были в один день – 27 февраля.

Я все время ждала, что мама мне приснится, но это случилось всего один раз. Я увидела ее во сне с белыми, седыми волосами. Она выглядела грустной и ничего не говорила. Спустя несколько лет Насте Беликовой моя мама приснилась, когда у нее родилась дочка Лейла. Настя показывала ей своего ребенка и говорила:

– Тетя Ирочка, смотрите, у меня дочка родилась.

А мама улыбалась и отвечала ей:

– Я знаю.

Мама мне не снится, но я знаю, что она всегда рядом, она мой ангел-хранитель там, на небесах. Когда я приняла решение о завершении карьеры, то в ночь перед объявлением просила, чтобы она мне приснилась и сказала, что я все делаю правильно.