Гамельнский Крысолов

Они заняли почти незаметный круглый стол в углу. Виктор медленно потягивал свой ирландский кофе, наслаждаясь каждым глотком, оставлявшим после себя ощущение тепла и легкий привкус кофейной горечи и хорошего виски. Иероним, молча, сидел напротив, рисуя странные узоры на запотевшем стекле кружки с пивом, но почти не пил, изредка посматривая на Виктора исподлобья и нервно куря.

Виктору становилось лучше. Постепенно ему даже перестало казаться, что этот город давит на него, а небо хочет упасть на него и раздавить, и он стоит на границе между жизнью и смертью.

В их молчании тоже было что-то правильное. Иероним, должно быть, видел или догадывался, что сейчас Виктору хочется просто помолчать, послушать чужие голоса и почувствовать чужие жизни. Гадатель настолько потерялся в своей болезни, что совсем забыл о том, что может наслаждаться жизнью, а ведь с его прибытия в этот город прошло чуть больше двух недель. Виктор чувствовал себя лучше, отрываясь от мыслей о Джеке, отце и от странной опеки Анны.

-Мне снится Пенелопа, - вдруг заговорил Иероним. Его голос звучал так глухо, будто между ними была перегородка, - Каждый день с тех пор, как я приехал в город. Я подумал, что ты должен знать об этом.

-Она оберегает тебя. Даже от дудочки Джека спасла, так что... ничего удивительного, - Виктору с трудом удалось улыбнуться. Осознавать, что Пенелопа приходит из Безмирья не к нему, а к Иерониму, было обидно и страшно. - Что гораздо важнее... она говорила что-нибудь?

-Она сказала: "Слушай его сердце, Иероним. Однажды это спасет тебе жизнь". Ты знаешь, что это может значить? - Иероним посмотрел на Виктора исподлобья. Гадатель вздохнул.

-Скорее всего, она просила тебя внимательнее отнестись к моим просьбам не убивать направо и налево, - он пожал плечам. - Но она опоздала на два года, - Гадатель сделал паузу. - А может быть, и нет.

-Мы узнаем это когда-нибудь? - Иероним сделал несколько больших глотков из кружки и отвернулся от Гадателя. Виктор понимал, что и альбиносу тяжело говорить с ним о Пенелопе.

-Может, и узнаем, - Виктор устало потер переносицу и, неожиданно для самого себя, тихо спросил, - Ты любил ее? Хотя бы одну минуту, или... хотя бы пару мгновений?

Он с трудом заставил себя посмотреть Иерониму в глаза. Как будто ответ Иеронима мог что-то изменить или повернуть время вспять. Ведь Пенелопа погибла, потому что увидела в Иерониме что-то хорошее и хотела, чтобы он развивал это.

Иероним долго не отвечал. Он не смотрел на Виктора, задумавшись или заблудившись в собственных воспоминаниях, и когда он заговорил, каждое слово ему давалось с трудом.

-Если это называется любовью, то да. Я любил ее.

Виктор запустил руку себе в волосы и вздохнул.

-Нас учили, что ведьмы жестоки, а она... - Иероним пожал плечами, - Она была первым человеком, кроме моего наставника, кто отнесся ко мне с пониманием. Она раньше тебя и меня поняла, что я такая же жертва воспитания, как и вы.

-Пенелопа была сообразительнее многих. И особенно сообразительнее меня, - Виктор ухмыльнулся, - Ты поэтому полюбил ее? Потому что она проявила участие?

Иероним покачал головой и улыбнулся.

-Когда ты лежал в отключке, она как-то раз постучалась ко мне в номер. Я открыл дверь, и она тихо сказала: "Виктор не может этого сделать, а мне так нужно именно это..." - и обняла меня. Я понимал, что должен оттолкнуть ее, что она ведьма и еретичка, но не мог. Я сообразил, что делаю, только когда обнял ее в ответ, - он пожал плечами, - Она была беззащитной и сильной одновременной, и это... просто потрясающе. Так что на следующее утро я проснулся с навязчивой мыслью, что мне хочется просто быть с ней рядом и... просто быть.

-Да. Такое тоже бывает, Белоснежка, - Виктор замолк на время, обдумывая услышанное. Тогда, два года назад, Иероним сохранял хладнокровие практически постоянно. Порой он нервничал и хватался за четки, но в основном он казался непробиваемым и безэмоциональным. И все это время Гадатель ошибался.

Похоже, что в решении альбиноса сделать переворот у Чистильщиков сыграла роль и Пенелопа. Даже превращаясь в сварливую старуху в теле девчонки, Медиум казалась Иерониму слишком добродетельной, чтобы представлять собой посланца тьмы.

Виктор припомнил, что кодекс Чистильщиков гласил: внешность обманчива, и даже Дьявол может принять обличье монахини, - так что Гадатель не совсем понимал, почему Иероним отверг мысль, что Пенелопа - демон.

Наверное, Каратель настолько не привык к тому, что кто-то может быть снисходителен, добр к нему, что влюбился сразу же, стоило кому-то проявить заботу.

"С другой стороны, - тут же подумал Виктор, - любовь затмевает разум. Уж мне ли этого не знать..."

Он посмотрел на Иеронима, пытаясь услышать его чувства, почувствовать его горечь, его опустошение от того, что произошло. Раны и Иеронима, и Виктора уже зажили за два года, и все же каждый раз, когда упоминалось имя Пенелопы, им обоим было больно. Но не так невыносимо больно. Это была полузабытая фантомная боль конечности, давным-давно ампутированной.