Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу

— Не знаю, чем вывела, если это так.

— Неужели вы не заметили, до чего он разволновался? Мы все заметили.

Доктор Кинг:

— Так и должно быть.

— Что? Что должно быть?

— Он должен волноваться. Вопросы, которые его интересуют, и притом живо интересуют, неизбежно вызывают волнение.

— Но послушайте, доктор, агрессивность Эдварда, его дикие выходки… иногда кажется, что он прямо в ярости. Нельзя же все время доводить его до умоисступления?

Доктор Кинг:

— Мы вовсе не доводим его. Таково течение — давайте называть вещи своими именами — таково течение его болезни. В ходе выяснения истины, в ходе внутреннего расследования, он все заметнее и быстрее будет приходить в волнение. С каждым разом это будет усиливаться. Возможно, что в один прекрасный день нам и впрямь придется прекратить наши собеседования. Однако не исключено, что он и сам переменит пластинку: возможно, не захочет заходить слишком далеко, испугается; тогда мы возьмемся за дело с другой стороны. Словом, поживем — увидим.

— Вы хотите оставить все как есть, доктор? Прошу вас, не делайте этого. Посмотрите только на Гордона Эллисона, вы сразу поймете, как он удручен. Я чаще бываю здесь в доме. Самый стиль, характер дома изменился. Гордон впал в мрачность. На лице госпожи Элис застыло выражение невыразимой муки, она постоянно напряжена. Элис уже вызвала брата. Она не знает, правильно ли они ведут себя с Эдвардом. Полагаю, она думает снова поместить его в клинику.

— Неужели? Но она не обмолвилась ни словечком.

— Ей бы следовало внушить это. Сын на нее ужасно влияет. В Элис появилось что-то жесткое, раньше этого никогда не было. О да, я знаю госпожу Элис. Что с ней будет? Временами она меня просто пугает. Неужели вы ничего не замечаете, доктор?

— Мисс Вирджиния, ничего страшного не произошло. Для такого курса лечения надо иметь крепкие нервы. Мы здесь вовсе не занимаемся сочинением сказок à la «Тысяча и одна ночь».

— Крепкие нервы только у вас, доктор.

В смущении доктор поднял руки, как бы сдаваясь.

Старая гувернантка:

— Что вы, собственно, затеяли, доктор? Сперва мне казалось, что поскольку Эдвард страдает от последствий ранения, болен, взвинчен, неспокоен, следует сделать все возможное, чтобы его успокоить. Поэтому каждый из нас взялся что-нибудь рассказать; вот именно, как в «Тысяче и одной ночи». Гордон Эллисон исполнил эту задачу с блеском. Но в дальнейшем у меня создалось совсем иное впечатление… Вспомните, что сказал Эдвард на днях. К болезни это не имеет касательства. Он требует честности, правды. Хочет до всего докопаться. Видимо, Эдвард считает, что в этом доме необходимо пролить свет на какие-то темные обстоятельства.

Врач:

— Да, это в самом деле так.

— Но к чему тогда наши истории о средних веках и тому подобное? Берите пациента в клинику; изучайте причину болезни, помогите ему научным путем познать истину. У вас же разработаны соответствующие методы. Он хочет дознаться до какой-то определенной правды… Но как он обнаружит эту правду здесь, в доме, в данных условиях? Чем ему помогут наши истории?

— Не беспокойтесь. Эдвард найдет ту правду, которую ищет.

— Боже мой, но каким образом? И какой ценой? Разве вы не видите, что в этом доме все страдают?

— Не преувеличивайте. Как-никак я при сем присутствую. И буду наблюдать еще тщательней.

— Доктор, ваши наблюдения не помогут. Вы должны забрать его в клинику. Правда!.. Не представляю себе, о чем идет речь. И какую правду он, во имя всех святых, намерен узнать? Он обнаружит только то, что покажется ему истиной.

Доктор задумчиво взглянул на гувернантку.

— А разве другая истина вообще существует? Какую другую истину вы знаете? Испытание состоит как раз в том, найдет ли он истину, какую ищет, в нашем случае это самое важное. И вот еще: следует проверить, поставит ли Эдварда на ноги соприкосновение с истиной.

Гости разбились на кучки. Доктор поднялся. Седая мисс Вирджиния засеменила рядом с верзилой врачом.

— Доктор, неужели и вправду нет другого метода, кроме того, что вы применили? Этот метод, по-моему, бесчеловечен.

Доктор нагнулся к своей собеседнице и с улыбкой шепнул:

— Вы не могли бы стать доктором, мисс Вирджиния.

Все расселись по своим местам.

Слово взял Джеймс Маккензи, брат Элис. Он не заставил себя долго упрашивать. Решение он принял заранее. Решил не касаться «Гамлета». В этом вопросе он не мог пойти на поводу у Эдварда. Тем не менее он хотел говорить, рассказывать, хотел, в частности, нарисовать лорда Креншоу таким, каким тот, по его мнению, был.

Все они видят Гордона в ложном свете. Эдвард исподтишка нападает на него. Элис послала за мной для того, чтобы я поддержал ее, но она во мне обманулась.

Джеймс Маккензи питал слабость к Гордону, своему пышущему энергией зятю, человеку невиданных размеров. Гордон напоминал ему индийского бога Шиву. Этот великан был вполне самобытен. Подобно дикому зверю, нежащемуся в трясине, Гордон с головой уходил в свое писанье и чувствовал себя отлично.