Гамлет, отомсти!

Возможно, Джервейс чуть раньше вел себя бесцеремонно потому, что его застали за не совсем подобающим ему действием. Или же причина состояла в намеке, который, скрываясь за эксцентричным юмором, он пытался сделать. Готт, оставив размышления об этом на потом и подумав, так ли поступит Эплби, посмотрел на крохотный фотоаппарат и принялся слушать соответствующую историю. Они с фотоаппаратом превосходно дополняли друг друга. Камерой вполне можно было фотографировать документы, однако изначально она предназначалась не для этого. Герцог назвал ее «маленькой». В действительности же она, хотя и представляла собой высокоточный инструмент, была размером со спичечную коробку. На самом деле она являлась шпионской камерой в весьма специфическом смысле: с помощью таких устройств наглые субъекты снимают на потеху публики фотографии событий слишком личных, ужасных или значительных, чтобы их можно было выставить на открытое обозрение. Готт вспомнил, как недавно видел нечто подобное в каком-то журнале: удивительные картины того, что называлось «веселой холостяцкой вечеринкой». И шустрая журналистка Меркалова, желающая с, несомненно, заслуживающей похвалы самостоятельностью заработать себе на жизнь, очевидно, разработала не столь похвальный план с помощью этого устройства профанировать в высшей степени пристойное, но интригующее таинство постановки «Гамлета» в Скамнуме. В перспективе вырисовывался чек на кругленькую сумму и никаких особых неприятностей, разве что злоупотребление гостеприимством. Так что выходило все довольно складно. Таким же складным представлялся рассказ Джервейса о последующих событиях. Меркалова, страшно перепугавшись после выстрела, сунула ему этот компрометирующий предмет и стала умолять куда-нибудь его спрятать. Он понял ее намерения, предвидел возможность досмотра и воспользовался случаем, представившимся после его предложения направиться в комнату Олдирна, чтобы забросить этот компрометирующий предмет к себе. Затем – и именно это, очевидно, увидел незадачливый герцог – он счел за лучшее вытащить из камеры кассету с пластинами, разбить ее на куски и спустить их в канализацию.

Вот такую историю рассказал Джервейс, закончивший ее энергичным жестом, символизировавшим дерганье за цепочку. И историю эту, конечно же, нужно было принять, что Эплби априори и сделал до того, как ее услышал. Она объясняла все факты. К тому же, как подчеркнул Джервейс, она объясняла их самым вероятным и прозаичным образом.

– Боюсь, мистер Эплби, – сказал он, несколько странно проводя рукой по лицу, – что мой рассказ срывает фальшивые бакенбарды и ужасный взгляд с беспринципного магната. Полагаю, вы так и подумали – «беспринципный магнат»? Ну что ж, мелодрама превратилась в дешевую комедию. Жаль… из этого бы получился чертовски захватывающий сюжет, да, Джайлз? Однако старые заднескамеечники, пришедшие из скучного Сити, на такую роль не годятся. Бакенбарды криво сидят на прямом и честном лице, а ужасный взгляд оказывается плодом воображения. И хотя Анна вполне себе злобная русская…

– Она тем не менее, – подхватил Эплби, вежливо намекая на даму, – такая же англичанка, как и вы. Ведь так?

Очевидно, это было не так. Джервейс протестовал недолго, Меркалова же почти непрерывно, но негодовали они одинаково сильно. Эплби начал бормотать извинения. Он ошибся, все разъяснилось, дело оказалось несущественным, извинения принимаются. Он слегка засуетился, делая вид, что пытается подхватить Готта и Ноэля под руки и выйти из комнаты. Однако Меркалова оказалась задетой за живое – Готту показалось, что за кошелек, – и ей потребовалось на ком-то выместить злость. Она сделала это с помощью целого букета европейских языков. Однако вовсе не филологический интерес к виртуозной демонстрации космополитизма заставил Эплби обратить внимание на долгую тираду. Это был ее смысл. Состоял он вот в чем: какой позор, что полиция тратит силы, необоснованно обвиняя Джервейса в завладении документом и его фотографировании, когда в результате небольшого расспроса можно убедиться в виновности кого-то еще? Кого именно? Ну, кого же, как не Сэндис – этой грязнули!.. Быдло!

Этот всплеск эмоций вызвал самую разнообразную реакцию. В голосе Джервейса слышалось стеснение и нетерпение, словно к изящной пьесе прицепили неблагозвучную коду. Ноэль разозлился так же, как Джервейс незадолго до этого. Готт немного огорчился, сочтя причиной тому безнадежно романтические взгляды на то, что Банни, как он подозревал, назвал бы Оскорбленным Женским Самолюбием. Однако реакция Эплби выразилась в осторожно задаваемых наводящих вопросах.

– Ах да, – сказал он, – мы подходим к важному моменту. Пожалуйста, припомните, что именно говорил мистер Коуп?

Тут Меркалова замялась:

– Коуп? Этот пустомеля! Я ничего не знаю о Коупе.

– Значит, вы сами видели, как она что-то жгла?