Гамлет XVIII века

Не было ничего удивительного, что она спросила это, потому что разговоры на отвлеченные, чувствительные темы были тогда особенно в моде; но Радовича поразил ее вопрос. Последний слишком разительно подходил к его настроению и к его мыслям, охватывавшим его. Он был согласен на то, чтобы «терпеть», как приказывал ему государь вчера, но не знал и не мог решить, как это сделать относительно внутреннего своего «я».

– Да, у меня есть враги или, вернее, один враг, – ответил он.

– Неужели?

– Вас это удивляет? Отчего?

– Потому что вы мне кажетесь таким добрым, таким добрым, что другого я, кажется, не знаю.

– Благодарю вас за хорошее мнение!

– Ах, это не мнение и не просто так, а я от всей души, искренне!

Валерия не глядела теперь в небо, а глаза ее были устремлены на него, Дениса Ивановича.

И вдруг ему стало очень весело идти вот так с нею рядом и разговаривать.

Как ни странно это было, но он впервые в жизни был один на один не только с девушкой, но вообще с существом женского пола. И ему это было и смешно, и вместе с тем боязно, но все-таки очень весело.

– Позвольте мне спросить у вас, – начал он, погодя, – отчего вы задали мне именно этот вопрос?

– Про врагов?

– Да.

– А вот почему. Вы мне показались сегодня как будто грустны, озабочены чем-то или задумчивы. Ну, я и думаю, что если вас может что-нибудь заботить или тревожить, так это... как бы вам сказать? – если вы не можете всех любить, а остальное все для вас ясно и об остальном вы не печалитесь... Мне кажется, вы – такой человек...

«Да, я такой человек!» – мысленно согласился Денис Иванович, удивляясь, что Валерия разгадала его и понимает его совсем так, как и он себя понимает.

Он был уверен – не будь Зиновия Яковлевича, все бы было ясно в его жизни!

– Конечно не вы ему, а он вам сделал зло, – продолжала Валерия. – Он, должно быть, очень злой человек...

«Рассказать разве ей все?» – мелькнуло у Дениса Ивановича.

– Я вас не допытываю и вовсе не хочу выведать вашу тайну, – пояснила Валерия.

«Нет, нельзя рассказывать, неловко», – подумал сейчас же Радович и спросил:

– Ведь мы говорим вообще?

– Да, вообще!

«Ну, конечно, неловко!» – решил он.

– Я хочу только сказать, – опять продолжала Валерия, – что если вам сделали зло, то это легко уничтожить, и так, что будет совсем как не было.

– Как же это?

– Простить.

– Хорошо. Я могу простить, если зло сделано только мне. Ну, а если не мне одному, а другому еще?

– Пусть и он простит.

– Ну, а если он умер и я остался тут и за него, и за себя?

– Тогда все-таки все зависит от вас. Тот, который пострадал, как вы говорите, – пострадал невинно и умер?

– Да.

– Значит, он на небесах. – Валерия рассуждала с такой убежденностью, точно ей была дана исключительная привилегия знать и объяснять, что делается на небесах. – А если он на небесах, – поспешила она сделать вывод, и голос ее зазвучал торжественно, – то он, наверное, простил, потому что там все добрые. Вы не беспокойтесь. Вы только о себе постарайтесь... постарайтесь простить, примириться...

– Если бы это легко было! – вздохнул Денис Иванович.

– Тогда не было бы заслуги с вашей стороны.

– А для чего мне эта заслуга?

– Как для чего? Чтобы сделать добрым того злого, вашего врага... Если вы примиритесь с ним, то и он не будет питать против вас злобы и станет добрым.

Денис Иванович испытывал странное ощущение, точно у него, по мере того как говорила Валерия, вырастали крылья, и он, отделяясь от земли, поднимался на воздух. Он не соображал, что в этом воздухе стояла весна и он, дыша этим воздухом, гулял впервые в жизни с девушкой, да еще перезрелой и не только желавшей понравиться вообще мужчине, но понравиться именно ему, Денису Ивановичу.

«Да, она права, она права, – повторял он себе, – и как хорошо она говорит!»

Екатерина Николаевна, проводив Кутайсова и выйдя на террасу, чтобы спуститься в сад, очень удивилась, увидев Дениса Ивановича, в паре с Валерией гуляющим по дорожке, и Оплаксину, которая сидела на скамейке и дремала. Анны и Гагарина не было.

Екатерина Николаевна осторожно сошла с террасы и, обогнув кусты сирени, направилась, крадучись, по боковой аллее, закрытой кустами. Она дошла почти до самого пруда, где был островок со скамейкой, обсаженной, как беседкой, акацией. Там, за этой акацией, она услыхала голоса.

– Что бы ни было, – сказал голос Анны, – клянусь тебе, что я твоя и никому другому принадлежать не буду.