Читаем Гамп и компания полностью

Я рассказываю, а он говорит:

– Хочешь, я дам тебе лейкопластырь?

Он выходит из кухни и приносит пластырь, но прежде чем его прилепить, промывает порез перекисью или еще чем-то – жутко вонючим.

– Ты должен быть осторожен с этими устричными раковинами. Они метут обеспечить тебе чертовски серьезную инфекцию, ты это знаешь?

– Не-а. А почему?

– Потому что лучшее место для роста устриц – это там, где самое скверное и тяжелое загрязнение. Ты этого не знал?

– Не-а. А ты откуда знаешь?

– Потому что я их изучал. Если бы ты мог спросить у устрицы, где она хочет жить, она скорее всего сказала бы, что в выгребной яме.

– А как получилось, что ты изучал устриц?

– Потому что, я так прикидываю, мне уже пора начинать выполнять свою долю работы, – говорит малыш Форрест. – То есть, ты каждый день отправляешься туда и щиплешь устриц, а я только и делаю, что в школу хожу.

– Так тебе как раз это делать и полагается. Ты должен чему-то выучиться, чтобы не кончить так, как я.

– Да ладно. Я уже достаточно узнал. Если по правде, в школе я уже вообще ничего не делаю. Я так далеко обогнал всех одноклассников, что учителя просто говорят мне идти посидеть в библиотеке и почитать, что мне захочется.

– Правда?

– Ну да. И я прикидываю, может, я просто мог бы не ходить каждый день в школу, а иногда отправляться с тобой в Байя-Лабатре и помогать тебе в этой работе с отщипыванием устриц.

– Гм, я очень это ценю, но…

– Конечно, если ты захочешь. Может, ты не захочешь, чтобы я возле тебя болтался.

– Нет-нет, дело не в этом. Дело в школе. То есть, твоя мама бы захотела…

– Ее здесь нет, чтобы это подтвердить. И я думаю, что кое-какая помощь тебе бы не помешала. Я хочу сказать, щипать устриц – тяжелая работа. И, может, я бы тебе на ней пригодился.

– Конечно бы пригодился. Но…

– Тогда заметано, – говорит малыш Форрест. – Что, если я завтра утром начну?

Я не был уверен, правильно это или неправильно, но так мы и сделали.


На следующее утро я встал перед рассветом и приготовил легкий завтрак, а потом заглянул в комнату малыша Форреста посмотреть, проснулся он или нет. Он еще не проснулся, а потому я на цыпочках вошел и встал там, глядя, как он крепко спит на кровати Дженни. В своем роде он так на нее похож, что я ненадолго вроде как остолбенел, но потом взял в себя в руки, потому как, что бы там ни было, работу нам делать надо. Я наклонился его разбудить, но тут моя нога наткнулась на что-то такое под кроватью. Я посмотрел вниз – и будь я проклят, если это не кончик здоровенного тотемного столба с Аляски, который я ему послал. Тогда я нагнулся еще ниже, заглянул под кровать – и точно, там вся остальная ерунда: немецкий рог и арабский нож, по-прежнему в футляре. Выходит, он все-таки никуда их не выбросил, а прямо тут хранил. Может, он не особо много с ними играет, но по крайней мере держит их рядом с собой – и внезапно я начинаю что-то понимать насчет детей. Какую-то секунду мне хотелось потянуться и поцеловать его в щеку, но я этого делать не стал. Но мне ужасно хотелось.

В общем, после завтрака мы с малышом Форрестом отправляемся в Байя-Лабатре. Я наконец-то смог внести начальную плату за старый пикап, а потому мне больше не приходится ездить на автобусе. Но каждый день встает нешуточный вопрос, доберется ли пикап туда и вернется ли обратно. Я назвал машину Вандой в честь… гм, всех Ванд, которых я знал.

– Как думаешь, что с ней сталось? – спрашивает малыш Форрест.

– С кем? – спросил я.

Мы ехали по старой двухполосной дороге в темноте мимо разрушенных домов и фермерских полей – вперед к воде. Лампочки на щитке старого пикапа, «шевроле» пятьдесят четвертого года, светятся зеленым, и в их свете видно лицо малыша Форреста.

– С Вандой, – говорит он.

– С твоей свиньей? Ну, прикидываю, она по-прежнему в зоопарке.

– Ты правда так думаешь?

– Конечно. То есть почему бы ей там не быть?

– Не знаю. Прошло много времени. Может, она умерла. Или зоопарк ее продал.

– Ты хочешь, чтобы я выяснил?

– Пожалуй, нам обоим стоит выяснить, – говорит он.

– Угу. Может, и так.

– Послушай, – говорит малыш Форрест, – я хотел тебе сказать, что мне очень жаль лейтенанта Дена и Сью. Понимаешь?

– Угу. Я это ценю.

– Они были по-настоящему славные друзья, да?

– Да, были.

– Так за что же они погибли?

– Ох, не знаю. Думаю, потому что они выполняли приказ. Старый папа Буббы давным-давно задал мне такой же вопрос. Может, они просто оказались в ненужном месте в ненужное время.

– Это я понимаю, но зачем была та война?

– Ну, нам сказали, она была из-за того, что Саддам Хуйсейн напал на людей в Кувейте.

– Значит, из-за этого?

– Так нам сказали.

– А сам-то ты что думаешь?

– Много народу говорило, что она была из-за нехти.

– Нефти… да, я тоже об этом читал.

– Думаю, за нехть они и погибли. – Вот что мне пришлось по этому поводу сказать.


Перейти на страницу:

Похожие книги

Антон Райзер
Антон Райзер

Карл Филипп Мориц (1756–1793) – один из ключевых авторов немецкого Просвещения, зачинатель психологии как точной науки. «Он словно младший брат мой,» – с любовью писал о нем Гёте, взгляды которого на природу творчества подверглись существенному влиянию со стороны его младшего современника. «Антон Райзер» (закончен в 1790 году) – первый психологический роман в европейской литературе, несомненно, принадлежит к ее золотому фонду. Вымышленный герой повествования по сути – лишь маска автора, с редкой проницательностью описавшего экзистенциальные муки собственного взросления и поиски своего места во враждебном и равнодушном мире.Изданием этой книги восполняется досадный пробел, существовавший в представлении русского читателя о классической немецкой литературе XVIII века.

Карл Филипп Мориц

Проза / Классическая проза / Классическая проза XVII-XVIII веков / Европейская старинная литература / Древние книги
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное