Гамсун. Мистерия жизни

Об этом периоде жизни писателя у нас есть сведения «из первых уст» – от него самого. Вот как он описывает то время: «Я проработал у своих хозяев несколько месяцев до тех пор, пока не выяснилось, что держать работника Лавлендам не по средствам. Расставались мы неохотно, и дело уже близилось к вечеру, когда я поехал в город. Спешить было некуда, ехал я не по большой дороге, а по тропинке, и то и дело присаживался помечтать. Там даже ручей подо льдом бежал не так, как дома, слабое биение струй подо льдом было дома тоньше и куда голубее. И я снова всплакнул.

На тропинке послышались шаги. Молоденькая девушка. Я знал ее, она была дочерью жившей по соседству вдовы. Вдова часто говаривала, что возьмет меня к себе в работники, когда я уйду от Лавлендов.

– Хеллоу, Нут[25] . Я тебя напугала?

– Нет.

– Я иду в город, – сказала она.

Она несла маслобойку, у которой отскочила ручка. Я вызвался помочь ей, маслобойка была мне с детства знакома, и я бы легко мог починить ее и сам всего лишь при помощи складного ножа, будь у меня под рукой кусочек сухого дерева.

Все время она щебетала, не умолкая ни на мгновение, а я пытался отвечать, используя свой скудный запас английских слов. Это было так мучительно, что я про себя пожелал ей провалиться в тартарары.

– Уф, до города, кажется, еще далеко?

– Да! Надеюсь, далеко, – засмеялась в ответ плутовка. Ей очень нравилась наша прогулка.

Наконец мы пришли в город, в мастерскую Ларсена. Уже темнело.

– Милый Нут, тебе придется проводить меня домой, – сказала Бриджит.

– Что?! – удивился я.

– Мне страшно возвращаться одной в темноте, – пояснила она.

Ларсен был датчанин, и он тоже сказал, что я должен ее проводить.

И вот мы пошли обратно. Становилось все темнее и темнее, под конец нам пришлось взяться за руки и сторониться веток, которые так и норовили хлестнуть по лицу. Но держать ее за руку было приятно.

– Мы забыли маслобойку! – вдруг вскрикнул я.

– Ну и что? – ответила Бриджит.

– Как это что?

– Да так. Ведь ты-то со мной!

Почему она это сказала? Я решил, что она влюбилась в меня, просто по уши влюбилась.

Проводив ее до дома, я хотел сразу же вернуться в город, но не тут-то было, я должен был поесть, поужинать, а затем меня оставили переночевать. Бриджит отвела меня в сарайчик, где стояла кровать. Наутро мать с дочерью уговорили меня остаться и немного поработать у них, и я осмотрел ферму. У них было два мула и три коровы. Вдова пожаловалась, что очень трудно нанять работников. Я же не привык работать один, самостоятельно, вот у Лавлендов, там был хозяин, мужчина, он-то мной и руководил, а тут одни женщины, они могли сказать лишь о том, что надо сделать в первую очередь. Само собой, я не собирался сидеть без дел, а потому сначала я нарубил гору дров, потом же стал вывозить на мулах навоз. Так шел день за днем.

Однако вскоре вдова поняла, что надо ей поискать более умелого работника, она пошла в город и наняла там финна, очень, между прочим, хорошего работника, родом он был из Эстерботтена и знал свое дело. А юная Бриджит уже и не радовалась тому, что заполучила меня, нет, она и в сторону мою не глядела, и за руку меня не брала.

Ну и дурак же я был, деревенщина из Нурланна! Больше уж никогда не поверю женским словам!

Работников в округе по-прежнему не хватало. Когда я опять оказался в городе, меня остановил на улице фермер и предложил поработать у него. Понял, наверное, по моей одежде, да и не только по ней, что я из вновь прибывших, нет, я не пропаду, спрос на меня есть. Вот и поехали мы к нему на ферму в повозке, запряженной двумя рослыми лошадьми. Как только мы приехали, хозяин сразу же приказал мне вырыть на опушке леса небольшую яму, он указал мне точные размеры в футах. Я управился быстро, а когда закончил, фермер принес на плече из дома гробик и опустил в могилу. Времени это тоже много не заняло. Я стоял, ожидая распоряжений, и он велел мне забросать могилу землей и выложить дерном. А сам ушел.

Господи, неужто он не вернется? Нет. Он что-то мастерил в сарае и не собирался отвлекаться от своих дел.

Я удивился, если не ужаснулся, мне было не по себе. Тело ребенка было предано земле, и все. Никаких обрядов, ни одного псалма. Хозяева мои были молоды, но по-английски я говорил плохо, и так и не узнал, к какой они прилежали церкви.

А в остальном жаловаться мне было не на что. В доме и на ферме все было ухожено, у них были отличные угодья, холеные лошади и сытые коровы. Вот только детей не было. Обязанности мне определили несложные, хозяин сам доил коров и ухаживал за скотиной, я же работал в поле. Хозяйка моя была веселой толстушкой. Она научила меня множеству английских слов, а для житья отвела комнатушку с окошком и кроватью. Странные они были люди, им вдруг захотелось взвесить меня на безмене, но крюк, на который повесили безмен, под моей тяжестью обломился, и я получил безменом по голове. Я не совсем понял, зачем им это, но они страшно обрадовались, а после все время хвалились, какой я у них упитанный. Когда моя хозяйка собиралась в город с маслом и пшеницей и за покупками, я иногда отвозил ее.