Гамсун. Мистерия жизни

Гамсун полагал непозволительным для истинного художника показывать неуверенность и сомнения. Он ощущал в неуверенности что-то позорное. В «Мистериях» Гамсун пишет, что великий писатель «не может колебаться и сомневаться». Утверждение это, несомненно, связано с поисками великой личности, стремлением самому быть непогрешимым.

Любовь к Достоевскому тоже отчасти объясняется тем, что Достоевский, по мнению Гамсуна, был достаточно силен и независим, и колебания были ему несвойственны. Гамсун утверждал, что Достоевский являлся великой и сильной личностью, что он с самого начала знал о своей гениальности.

«Вообразивший себя гением Достоевский, – писал Гамсун, – работал над своим развитием и ушел так далеко, что до сих пор никто его не догнал. Кто знает, написал бы Достоевский свои великие произведения, если б не вообразил себя гением? А так у нас есть двенадцать томов его произведений, и никакие другие двенадцать томов никогда с ними не сравнятся. И даже другие двадцать четыре тома. Взять, к примеру, его маленький рассказ „Кроткая“. Совсем небольшая книжечка. Но это великая книга, недостижимо великая.

Забавно, однако, сказал Белинский, думаю я: Достоевский не уйдет далеко, если он уже сейчас вообразил себя гением вместо того, чтобы работать над своим развитием. Ведь Белинский хорошо знал расхожие представления Западной Европы того времени. Столько-то фунтов английского ростбифа в неделю, столько-то книг, столько-то «культурных импульсов» – это и есть развитие гения. Да, Достоевскому следовало бы кое-чему научиться, и прежде всего скромности, которая в глазах всех заурядных личностей является добродетелью».

...Итак, полюбив однажды Германию и возненавидев Англию, Гамсун остался навсегда верен этой любви и этой ненависти.

Исходя из этого, его можно считать фашистом и расистом. Он смертельно боялся коммунистов, мечтал о Великой германской империи на территории всей Европы. Можно говорить, что это чувства и желания потерявшего рассудок глухого старика. Но до последних своих дней Гамсун сохранял удивительную ясность ума, чему наилучшим доказательством служит написанная им в 1949 году в возрасте 90 лет книга «По заросшим тропинкам», которую критики назовут «по-прежнему живой, ёмкой и яркой».

Приверженность (или сочувствие?) идеям фашизма всегда компрометировала и всегда будет компрометировать Гамсуна – и как человека, и как писателя.

И об этом не надо забывать.

Но это не повод осуждать его творчество, с упорством маньяка мечтая о забвении его чудесных и поэтичных книг.

Гамсун писал, отвечая на вопросы профессора Лангфельдта, проводившего его обследование: «Я никогда не анализировал себя и свою душу, зато в книгах создал несколько сотен разнообразных типов характеров – и каждый был мною, вырос из моей души, со всеми достоинствами и недостатками, как любой выдуманный персонаж.

...Не думаю, что в моих произведениях есть хоть один цельный персонаж, которого не раздирают противоречия. Они все без «характера», их всех мучают сомнения, они не плохие и не хорошие, они такие, какие есть, со всеми своими нюансами, своим меняющимся сознанием и часто непредсказуемыми поступками.

Вне всякого сомнения, и я таков.

Вполне возможно, что я агрессивен, что во мне есть понемногу всех тех качеств, которые называет профессор, – ранимости, подозрительности, эгоизма, доброты, ревности, прямоты, логичности, чувствительности, холодности натуры... но все эти качества присущи любому человеку. И я не могу решить, какое их них преобладает в моем характере.

То, что я смог сделать, объясняется Даром Божьим, благодаря которому я смог писать книги. Но его-то как раз я анализировать и не могу».

Брандес назвал этот дар «Божественным безумием».

Гамсун один из самых великих писателей последнего столетия, оказавших влияние практически на всех известных современных европейских писателей.

Лучшее, что могут сделать почитатели гения Гамсуна, – это постараться понять его и ход его мыслей. Это необыкновенно трудно, но возможно.

И, читая книги Гамсуна и книги о нем, давайте будем помнить: «Не судите, да не судимы будете».

Глава первая ДЕТСТВО И ЮНОШЕСКИЕ ГОДЫ

«Дом моего детства был беден, но бесконечно мил и дорог мне. Я плакал от радости и благодарил Господа Бога, когда мне удавалось вернуться к родителям от своего дяди – Ханса Ульсена, брата матери, который морил меня голодом и всячески притеснял. Возвращаясь домой, я просился пойти пасти овец. На выгоне я ложился на траву, разговаривал сам с собой, играл на рожке, писал стишки на клочке бумаги – как и все деревенские мальчишки. Я ничем особым не выделялся среди сверстников, быть может, был более норовистым и взрывным. В нашей семье дети бесконечно уважали отца, но еще больше любили мать – добрую и терпеливую с нами. Она сберегла все мои детские вирши и отдала мне их, когда я уже вырос. У нее был мягкий и проникновенный голос, но все-таки общались мы больше с отцом – да и научил нас всему он...