Гамсун. Мистерия жизни

Но даже угрозы адских мучений не смогли сломить волю мальчика, хотя и ужасно действовали на его богатое воображение, заставляя пережить поистине страшные мгновения, – и вскоре Кнут сбежал домой. Ханс был уже не в состоянии требовать, чтобы Кнут постоянно жил в его усадьбе.

Мучения в доме Ульсена сказались не только на психике Кнута, но и на душевном здоровье его матери. У нее началось тяжелое нервное заболевание. Вот как об этом времени пишет ее внук, Туре Гамсун: «Кнут понимал, что родителей гложет какая-то тревога. Особенно часто грустной бывала его мать. Как обычно, она быстро делала всю работу по дому и по-прежнему заботилась о детях. Но у нее часто случались странные приступы, когда она убегала в поле, в лес или в горы и там кричала во весь голос без слов. Это могло длиться часами. Тихая покладистая жена Педера Портного бродила в одиночестве по округе и буквально выла. Никто не мог понять, что с ней такое приключилось, да и сама она не могла объяснить своих поступков. Однако после таких приступов ей как будто становилось легче. Подобное случалось с ней и раньше, но не так часто... А вот после того, как семья попала в кабалу к Хансу Ульсену и Кнут уехал из дома, мать все чаще и чаще стала убегать в лес, повергая родных в настоящий ужас.

Только отец Торы и Ханса, старый Гаммельтрейн, знал, как помочь дочери.

Однажды он уехал куда-то вместе с Педером и Торой. Они направились в пасторскую усадьбу... к Хансу... О чем они с ним там толковали, так и осталось тайной, но вернулись они домой в Гамсунд счастливыми... Когда Кнута позвали в дом... мать, вся в слезах, обняла его и с радостью сказала, что он останется дома до Рождества, а там видно будет... Во всяком случае, жить он теперь всегда будет дома, а не у дяди».

То Рождество было одним из самых счастливых в детстве Кнута. Мария Гамсун, жена писателя, пишет в своей книге «Под золотым дождем»: «Он сам рассказывал мне о Рождестве на его хуторе, Гамсунде. У них не было рождественской елки, но в подсвечнике горели три свечи. И все наедались досыта во славу Божию. Портной Пер задвигал тяжелую швейную машинку в угол и накрывал ее покрывалом. А все большие и маленькие кусочки ткани аккуратно сворачивались, закалывались крупной латунной булавкой и складывались в выдвижной ящик стола, на сам же стол ставилось праздничное угощение. А Кнуту, тогда еще мальчику, разрешалось оставить службу у дяди и вернуться домой, чтобы встретить Рождество вместе с родителями и другими детьми.

Когда же Кнут рассказывал мне о посещении церкви в рождественское утро, о богослужении в храме Хамарёй, то мне чудилось в этом что-то библейское, что напоминало о Евангельском повествовании о Рождестве Христове.

По всем дорогам, при свете звезд, северного сияния, в снегопад стар и млад шли в церковь.

В красках, как на старинных гобеленах, слегка поблекших, но все же различимых, рисовал Кнут празднично убранный храм, с желтыми свечами в подсвечниках, – там были сотни свечей, как представлял себе мальчик. Набожные прихожане принарядились к Рождеству: мужчины одеты в несколько курток сразу – чем больше курток, тем выше благосостояние, уважение; а саамы – в таких ярких цветах, какие только можно изобрести в долгую и темную нурланнскую зиму. И пастор, во всем своем великолепии, и пение псалмов...»[5]

Да, Кнуту удалось освободиться от дяди – но не от душевных ран, которые тот ему нанес. Мария Гамсун вспоминала: «Конечно же он мог быть упрямым. Это было частью его обороны. В девятилетнем возрасте его послали работать у очень строгого дяди, брата матери, которому задолжали родители Кнута. Там он провел пять долгих, тяжелых лет. Сначала у дяди, а потом в годы мятежной юности Кнут использовал все свои качества, в том числе и упрямство, и это помогло ему выжить.

Сам он иногда говорил: «Кем бы я, спрашивается, мог стать, если бы в детстве и юности я получал достаточно еды».

Он намекал на нервы. А я при этом думала: "Разве только нервы являются твоей тайной как писателя?”»[6]

Как бы то ни было, но вполне возможно, что почти агрессивное отрицание авторитетов, которым Гамсун отличался всю свою жизнь, являлось подсознательной реакцией даже на самую призрачную попытку навязать ему чужую волю. И уж точно не случайно, что практически все старики в его романах выглядят отталкивающе. Лишь со временем писатель научился относиться к «теме стариков» с некоторым юмором и иронией, которая, однако, перерастает в настоящую истерическую манеру письма, как это случилось, например, с описаниями Монса и Фредрика Менсов в романах «Бенони» и «Роза».

Глава вторая БРОДЯГА

Кнуту уже четырнадцать. Он взрослый парень, тяжелые годы у дяди остались позади. Он окончил школу и живет теперь не в пасторской усадьбе, а дома в Гамсунде.

Там многое изменилось. Братья разъехались по стране, а старший, Петер, так и вовсе уплыл в Америку. Пусто стало дома, там более что нет там и Велтрейна. Он умер от нервной горячки в 1869 году. Но рассказы его, рассказы бродяги и мечтателя, живут в душе Кнута.