Ган Исландец

Офицер, ошеломленный сперва пылкостью проклятий, вскоре вернул к себе самообладание и гневно вскричал:

— Молчи, старый безумец! Скоро ли ты кончишь свои демонские заклинания?

— Оставь, оставь меня, — продолжал старик, — неси с собой мое проклятие твоему роду и презренному роду Гульденлью.

— Чорт возьми, — вскричал офицер с бешенством, — ты наносишь мне двойное оскорбление!..

Орденер остановил поручика, который вышел из себя.

— Не забывайте уважение к возрасту даже в своем враге, поручик. У нас есть с вами счеты и я дам вам удовлетворение за обиды, нанесенные узником.

— Все равно, — отвечал Алефельд, — если вы берете на себя двойную ответственность. Поединок наш будет не на живот, а на смерть, так как мне придется отмстить и за самого себя и за моего зятя. Не забудьте, что подняв мою перчатку, вы в то же время подняли перчатку Орденера Гульденлью.

— Поручик Алефельд, — ответил Орденер, — вы заступаетесь за отсутствующих с жаром, свидетельствующим о вашей великодушной натуре. Отчего же вы так мало имеете сострадание к злополучному старцу, которому несчастия дают некоторое право быть несправедливым?

Алефельд обладал одной из тех натур, добрые качества которых пробуждаются похвалой. Пожав руку Орденера, он подошел к Шумахеру, который, обессиленный своей страстной вспышкой, упал на утес в объятие плачущей Этели.

— Господин Шумахер, — сказал офицер, — вы употребили во зло вашу старость, а я, быть может, употребил бы во зло мою молодость, если бы вы не нашли себе защитника. В это утро я в последний раз зашел в вашу тюрьму, чтобы объявить вам, что отныне, по особенному приказанию вице-короля, вы будете свободны и без надзора в этой башне. Примите эту добрую весть из уст врага.

— Уйдите, — сказал старый узник глухим голосом.

Поручик поклонился и ушел, внутренно довольный одобрительным взглядом Орденера.

Несколько минут Шумахер, потупив голову и, скрестив руки на груди, оставался погруженным в глубокую задумчивость; и потом вдруг устремил взор свой на Орденера, который молча стоял перед ним.

— Ну-с, — сказал он.

— Граф, Диспольсен был убит.

Голова старика снова упала на грудь. Орденер продолжал:

— Его убийца знаменитый разбойник Ган Исландец.

— Ган Исландец! — вскричал Шумахер.

— Ган Исландец! — повторила Этель.

— Он ограбил капитана, — продолжал Орденер.

— Итак, — спросил старик, — вы ничего не слыхали о железной шкатулке, запечатанной гербом Гриффенфельда?

— Нет, граф.

Шумахер опустил голову на руки.

— Я доставлю его вам, граф; положитесь на меня. Убийство произошло вчера утром, Ган бежал к северу. У меня есть проводник, знающий все его убежища, я сам часто проходил по горам Дронтгеймского округа. Я отыщу разбойника.

Этель побледнела. Шумахер встал, его взоры радостно сверкнули, как будто он убедился, что еще есть добродетель в людях.

— Прощай, благородный Орденер, — сказал он и, подняв руку к небу, исчез в чаще кустарника.

Обернувшись, Орденер увидал на утесе, потемневшем от моха, бледную Этель подобно алебастровой статуе на черном пьедестале.

— Боже мой, Этель! — вскричал он, бросившись к ней и поддерживая ее. — Что с вами?

— О! — отвечала трепещущая молодая девушка едва слышным голосом. — Если вы имеете хоть сколько-нибудь, не любви, но сожаление ко мне, если вы вчера не обманывали меня, если вы удостоили войти в эту тюрьму не для того, чтобы погубить меня, г. Орденер, мой Орденер, откажитесь, именем неба, именем ангелов заклинаю вас, откажитесь от вашего безумного намерения! Орденер, дорогой Орденер, — продолжала она, заливаясь слезами и склонив голову на грудь молодого человека, — принеси для меня эту жертву. Не преследуй этого разбойника, этого страшного демона, с которым ты намерен бороться. Зачем тебе преследовать его, Орденер? Скажи мне, разве не дороже для тебя всего на свете счастие злополучной девушки, которую ты еще вчера назвал своей возлюбленной супругой?..

Она замолчала. Рыдание душили ей горло. Обвив руками шею Орденера, она устремила свои молящие взоры в его глаза.

— Дорогая Этель, вы напрасно так убиваетесь. Бог покровительствует добрым стремлениям, я же руковожусь единственно только вашим благом. Эта железная шкатулка заключает в себе…

Этель с жаром перебила его:

— Моим благом! Твоя жизнь — мое единственное благо. Что станется со мною, если ты умрешь, Орденер?

— Но почему же ты думаешь, Этель, что я умру?..

— О! Ты не знаешь Гана, этого адского злодея! Знаешь ли ты, какое чудовище ждет тебя? Знаешь ли ты, что ему повинуются все силы тьмы? Что он опрокидывает горы на города? Что под его ногами рушатся подземные пещеры? Что от его дыхание тухнут маяки на скалах? И ты надеешься, Орденер, своими белыми руками, своей хрупкой шпагой восторжествовать над этим великаном, которого оберегают демоны?

— Но ваши молитвы, Этель, мысль, что я вступаю в борьбу за вас? Поверь, дорогая Этель, тебе чересчур преувеличили силу и могущество этого разбойника. Это такой же человек, как и мы, он убивает до тех пор, пока сам не будет убит.