Ган Исландец

— От его слуги, который прибыл вчера в губернаторский дворец.

— А сам он остановился где-нибудь в другом месте?

— Его слуга уверяет, что по прибытии в Дронтгейм он заходил в Спладгест, а потом переправился на лодке в Мункгольм.

Глаза графа сверкнули.

— В Мункгольм! В тюрьму Шумахера! Правда ли это? Я всегда думал, что этот честный Левин окажется изменником. В Мункгольм! Что он там забыл? Уж не за советом ли Шумахера? Или…

— Милостивый граф, — перебил вдруг Мусдемон, — еще неизвестно наверно, туда ли он отправился.

— Что такое! Да ведь вы же сами сказали сейчас? Уж не вздумали ли вы шутить со мною.

— Простите, ваше сиятельство, но я повторил вам только то, что сказал слуга барона. А господин Фредерик, который был вчера на дежурстве в башне, не видал там барона Орденера.

— Хорош довод! Да мой сын совсем не знает сына вице-короля. Орденер мог войти в крепость инкогнито.

— Совершенно справедливо, но господин Фредерик утверждает, что он не видел ни одной живой души.

Граф по-видимому успокоился.

— Это другое дело, но действительно ли мой сын уверен в этом?

— Он повторил мне это три раза; притом интересы господина Фредерика вполне отвечают интересам вашего сиятельства.

Этот последний довод окончательно успокоил графа.

— А! — вскричал он. — Я догадываюсь, в чем дело. По прибытии в Дронтгейм, барону захотелось прогуляться по заливу, а слуге показалось, что он отправился в Мункгольм. В самом деле, что ему там делать? Как глупо было с моей стороны так встревожиться. Напротив, эта непочтительность моего будущего зятя относительно старого Левина доказывает, что дружба их совсем не так сильна, как я опасался. Верите ли, любезный Мусдемон, — продолжал граф, улыбаясь, — я уж вообразил себе, что Орденер влюбился в Этель Шумахер, и на этой поездке в Мункгольм построил целую любовную интригу. Но, благодаря Богу, Орденер не так сумасброден, как я… Кстати, мой милый, что сделал Фредерик с этой юной Данаей.

Относительно Этели Шумахер Мусдемон вполне разделял опасения своего патрона и хотя боролся с ними, однако не мог так легко их преодолеть. Однако приметив веселое настроение графа, он не хотел тревожить более его беспечность, а напротив, постарался усилить ее в нем, зная, как выгодно для фаворита поддержать милостивое расположение вельможи.

— Высокородный граф, вашему сыну не повезло с дочерью Шумахера; но, кажется, другому более посчастливилось.

Граф с живостью прервал его.

— Другому! Кому же?

— Не знаю, какой-то мужик или вассал.

— Да верно ли? — вскричал граф, суровая и мрачная наружность которого просияла от радости.

— Господин Фредерик заверил в этом меня и благородную графиню.

Граф поднялся и стал расхаживать по комнате, потирая себе руки.

— Мусдемон, любезный Мусдемон, еще одно усилие и мы достигнем цели. Отпрыск дерева засох, нам остается лишь срубить самый ствол. Нет ли еще каких новостей.

— Диспольсен убит.

Физиономия графа окончательно просветлела.

— А! Посмотрите, мы станем одерживать одну победу за другой! Были при нем бумаги? В особенности железная шкатулка?

— С прискорбием вынужден сообщить вашему сиятельству, что не наши клевреты покончили с ним. Он был убит и ограблен на Урхтальских берегах; и это преступление приписывают Гану Исландцу.

— Гану Исландцу! — повторил граф, лицо которого омрачилось. — Как! Этому знаменитому разбойнику, которого мы хотели поставить во главе возмущения!

— Ему, ваше сиятельство. Но после того, что я узнал о нем, я опасаюсь, что нам не легко будет разыскать его. Я на всякий случай уже подыскал предводителя, который примет его имя и в состоянии будет заменить Гана Исландца. Это одичалый горец, высокий и крепкий как дуб, свирепый и отважный, как волк снеговых пустынь. Вряд ли, чтобы этот грозный гигант не был похож на Гана.

— Так Ган Исландец высокого роста? — спросил граф.

— Так по крайней мере описывают его, ваше сиятельство.

— Я всегда изумлялся, любезный Мусдемон, искусству, с каким вы все устраиваете. Когда же вспыхнет восстание?

— О! В самом непродолжительном времени, ваше сиятельство; быть может даже в эту минуту. Рудокопы давно уже тяготятся королевской опекой и с радостью примут мысль о восстании. Мятеж вспыхнет в Гульдбрансгале, распространится на Зунд-Моёр, захватит Конгсберг. В три дня можно поднять на ноги две тысячи рудокопов; возмущение будет поднято именем Шумахера; от его имени действуют повсюду наши эмиссары. Против мятежников мы двинем южные резервы, гарнизоны Дронтгейма и Сконгена, а вы явитесь как раз вовремя, чтобы подавить бунт, окажете новую, отменную услугу королю и освободите его от столь опасного для трона Шумахера. Вот на каком несокрушимом основании воздвигнется здание, которое увенчает брак высокородной девицы Ульрики с бароном Торвиком.