Ган

Такой длинной речи от мастера Гана Пато за последующие два года больше не слышал. Обычно Тао говорил короткими фразами, как плетью щелкал. И паузы между этими фразами могли растягиваться на часы, а иногда и на целый день.

Тало вышел из-за стола, уступая гостю свое место главы. И этот жест искреннего радушия зажег в глазах Тао Гана неподдельную благодарность за оказанную честь. В ответ на это «охотник» снял с себя пояс и вручил его старому Касу, вверяя ему тем самым свою честь и жизнь. Вздумай вдруг Тало погубить Гана, достаточно было просто выбросить за дверь его боевой пояс. Такого позора не может пережить никто. Оставалось только наложить на себя руки, сохраняя хоть каплю достоинства.

Когда с официальной частью визита было покончено, и последний пирог запит свежим пивом, Тало Кас поинтересовался у гостя:

– Что привело тебя в мой дом, храбрый Тао?

Мастер Ган посмотрел ему в глаза и ответил:

– Твой сын.

Тало чуть с лавки не упал, но, совладав с собой и метнув строгий взгляд на сыновей (неужто натворили что?), хлопнул в ладоши.

– Мой сын… Который? У меня их три.

Тао посмотрел на сидящих в рядок братьев. Те походили друг на дружку, как игрушки на лотке торговца. «Найди три отличия, – говорил тот, – и забирай бесплатно». Трое сидели и, казалось, не дышали. Широкие в плечах, с густыми бровями, нависшими над цепкими глазами, мощными руками, способными разорвать пасть медведю, они отличались только ростом.

– Пато.

– Пато? – удивился отец. – И что он натворил? Он-то последыш у нас, – тут же добавил он, как будто возраст его мог оправдать в случае какой-либо вины. – Уж коли в чем провинился, то не суди строго, дозволь отцу наказать.

Пато готов был поклясться в том, что ничего дурного не делал и даже не помышлял. Отец и братья уставились на него с таким видом, что, казалось, видят его впервые в жизни. Мальчику стало не по себе от этих взглядов и он, опустив голову, принялся изучать свои сапоги. С удивлением обнаружив на них дыру, он поспешил спрятать ногу под лавку, на которой сидел, и оглянулся на мать – не заметила ли она? Та выглядела озабоченной и от непонимания всего происходящего не знала, чем себя занять. Не выдержав напряжения, она встала и, поднеся гостю кружку с пивом, вернулась на свое место.

– Он ничего не натворил, – покачал головой Тао. – Мне нужен ученик. Вы не согласитесь отдать Пато мне?

«Что? – удивился юноша. – Я буду учеником Тао Гана? Лучшего в мире «охотника на зверя?»» – и он дернул себя за нос, не веря своему счастью. Еще пришлось ущипнуть себя за ногу, проверяя, не сон ли это.

Теперь уже отец и братья смотрели на Пато иначе: с каким-то восхищенным неверием на лицах.

– Если Пато согласен, то он твой, Тао, – только и смог произнести Тало Кас.

Затем, после ухода мастера, в доме не прекращались разговоры до самого утра. Все гадали о том, что подвигло Гана взять в ученики сына кузнеца, а не воина, и почему тот не сказал ничего об оплате за обучение. И не просто не сказал, а еще и запретил (в вежливой форме) упоминать при разговоре с ним о деньгах.

Так и стал Пато учеником гана, и уже два года как «учится», да только все без толку.

Два долгих года каждое утро начиналось с жестокого «избиения» на тренировках, если это можно так назвать. После пробуждения мастер Ган, как некий таинственный ритуал, повторял всегда одно и то же. Пато вынужден был повторять все в точности: размашистыми движениями рук разгонять кровь по конечностям, высоко подпрыгивать, резко наклонятся до приятного покалывания в позвоночнике и утыкаться при этом лбом в колени. После такой зарядки следовал стремительный бег, и чем больше было на пути препятствий, тем более был доволен неутомимый Тао Ган. Не успевал Пато отдышаться после изнурительного кросса, как ему торжественно вручали в руки шест длинною в пять локтей и призывали к нападению… Это было больно. Прогресс Пато за все время измерялся тем, что в самом начале своего пути к достижению звания охотника он мог выдержать не более нескольких мгновений такого поединка. Теперь же Пато способен был продержаться гораздо дольше, а именно в последний раз он успел насчитать целых двенадцать ударов сердца прежде того, как свет в его глазах погас…

Открылась входная дверь, и в дом вошел отец, на секунду задержавшись перед входом для того, чтобы сказать Круту все, что он о нем думает.

– Ну, погоди! – погрозив пальцем невидимому для Пато псу. – Что за шутку придумал? Где это видано, что бы собака летом в дом просилась? Совесть где твоя?

И тут же заулыбался. Пато знал, почему: пес, как всегда, когда его ругают, упал там, где стоял, и закрыл морду лапами. Хоть и не видел всего этого, но прекрасно помнил, как это происходит. И не один раз сам вот так, отругав Крута, сменял гнев на милость после таких «извинений».

– Пато! – отвернувшись от двери и окинув взглядом жилище, воскликнул отец, заметив сына. Направившись к нему, он раскинул руки в стороны, приглашая того в свои объятья.