Гангстеры

Передача материала состоялась, как всегда, за обедом в маленьком пабе на Дротнинггатан. Конни назвал место. Я знал этот паб — такие можно найти по всему миру, иногда в самых неожиданных местах. Названия у них обычно ирландские, вроде «О'Коннелз», или английские, вроде «Шепердз Инн». Пабы эти удивительно похожи один на другой: темные от морилки стены, клетчатая мебель клановой расцветки, прокуренные ковры и слабый кисловатый запах пива. Многие также украшены вывеской, гласящей: «У нас самый большой выбор солодового виски». Самое удивительное в этих старых, засиженных местах то, что их порой можно обнаружить там, где, скажем, еще в прошлый четверг находилась химчистка. Бывает и так: ты отправляешься в эту самую химчистку с пакетом засаленных галстуков и, по старой привычке, отворяешь дверь, готовясь почуять колючий сухой запах химикатов, но оказываешься в помещении, со всей тщательностью имитирующем девятнадцатый век: глухой полумрак от электрических лампочек за пожелтевшим пергаментом, отраженных красным деревом и латунью, и запах — ничуть не похожий на то, что ты ожидал, запах кислого табака и мочевины. Постояв со своей сумкой на пороге, ты выходишь, убежденный, что ошибся дверью.

Однако проверив и обнаружив, что дверь именно та, ты снова входишь, чтобы констатировать: эта уютная обстановка совершенно аутентична — об этом свидетельствует условный рефлекс, возникающий при виде всего настоящего и неподдельного. Деревенский интерьер с грубыми балками из прессованного пластика, изготовленными по мерке и скрепленными моментальным клеем и степлером, является лишь декорацией, эффектной иллюзией, созданной с единственной целью — вызвать в сознании образ прошлого, которого никогда не было. Благодаря этому воцаряется типичная домашняя атмосфера доверительности, которую ты ценишь, но которой ты, как ни смешно, готов рискнуть, едва переступив порог этого помещения. Я бы не стал уделять так много внимания интерьеру, если бы не был убежден, что он сыграл особую роль.

Конни и Янсен сидели в одном из закутков этого паба и ели пирог, запивая слабоалкогольным пивом. Конни передал материал: восемнадцать пронумерованных экземпляров в коробке, в свою очередь уложенной в бумажный пакет из продуктового магазина — «по-простому», как привык Конни, а почему — он и сам не мог объяснить, только чувствовал, что именно так и нужно. Янсен еще не открыл коробку, и не собирался делать этого, пока не доставит материал наиболее заинтересованным лицам. Как-то в минуту слабости Конни вообразил, что эти коробки вообще не открывают, а его исследования лишь являются частью процесса, результат которого предопределен. Не слишком уверенный в себе человек мог истолковать отношение эксперта именно таким образом. Во время обеда, когда Конни докладывал об основных фактах и тенденциях, Янсен слушал довольно рассеянно, кивал, жевал, глотал и порой, посреди рассказа Конни, начинал искать глазами официанта, чтобы заказать еще пива или попросить специй, что угодно, даже не извиняясь — но и не пропуская мимо ушей ни единой цифры.

— Как я и ожидал, — произнес он, как только Конни, опираясь на цифры, выразил уверенность в том, что готовность шведских граждан свидетельствовать в суде с риском для жизни значительно снизилась.

— Результат настораживает, — сказал Конни.

— Ну, а как бы ты сам поступил? — отозвался Янсен. Ответа не последовало. Он попытался движением языка избавиться от волокон еды, застрявших между зубов, и выглянул в окно, очевидно, прислушиваясь к себе. Конни ничего не знал об этом человеке — женат ли он, есть ли у него дети, есть ли у него вообще прошлое. В такой ситуации можно было ожидать реплики вроде: «Да, если бы какой-нибудь подонок сказал: „Я знаю, в какой школе учатся твои дети…“» — но ничего подобного не последовало. Янсен задумчиво молчал, затем потянулся, откинулся на деревянную панель — якобы, прошлого века — и спросил: — Тебе кофе с молоком и сахаром?

Этот неизменный вопрос всякий раз означал, что обед подходит к концу.

Может быть, фальшивый, двусмысленный уют этого паба вызвал у Конни желание рискнуть покоем и рассказать о встрече с истлевшим понтификом в Юртхаген.

— Моя рассылка, — начал он, — повлекла за собой очень странное происшествие…

Конни выборочно рассказал о случившемся. В разговоре со мной он отметил:

— Впрочем, о многом я умолчал. Я не говорил о Юртхаген и старался ничем не выдать место происшествия. Однако упомянул ключ, захороненный в истлевшем теле, документ и Посланника — которого, возможно, звали Эрлинг.

Подали кофе. Янсен слушал с обычным выражением, меняющимся от рассеянности к равнодушию. Но иногда это означало, что слушает он внимательно.

— В городе так много несчастных, до которых никому не добраться, — произнес Янсен, неотрывно глядя в окно.

— Не доберется? — повторил Конни. Эта формулировка показалась ему довольно своеобразной.

— Люди вне поля зрения… системы.