Гангстеры

Мод вышла в кухню. Она возилась с тарелками и долго смеялась, но вдруг обернулась и сказала:

— Это гложет меня до сих пор.

Она закурила косяк, который, казалось, вот-вот развалится у нее в руке. Она оперлась на раковину, стоя на одной ноге, носком второй — едва касаясь пола. Длинные красные ногти сжимали папиросную бумагу. Она закрыла глаза и выпустила дым, потом повернула голову и посмотрела на меня — молча и серьезно. Я тоже молчал, но был уверен, что она знала, о чем я думаю. Нас связывал этот проклятый договор. Пока он действовал, мы не могли остаться наедине. Кто-нибудь обязательно напоминал о себе: молодой или старый, друг или враг, мертвый или живой — это не имело значения. Что бы мы ни делали, с нами всегда был третий.

— Обещай, что останешься, пока я не усну, — сказала она.

Я пообещал.

— Пожалуй, я еще скручу тебе несколько косяков.

Те, что крутила она сама, были пожароопасны.

— Как это похоже на нас. Мы даже не достали омара.

Мы не достали даже тарелки, но уже обсудили мой уход во всех подробностях.

Я ушел в начале четвертого. Мод заснула в своей постели, не погасив лампу на прикроватном столике. Прежде чем выключить свет, я на секунду задержался, чтобы взглянуть на нее. Потом вышел на кухню, выпил стакан теплой минеральной воды и убрал со стола. Свалив объедки в мусорный мешок, я завязал его и отнес к двери, чтобы потом не забыть о нем и уходя выкинуть в мусоропровод.

Стол был сухой и чистый, я свернул несколько косяков и, сложив их в старую банку из-под чая, убрал в шкафчик. Не успел я надеть пальто, как вошел Густав.

— Ты еще здесь? — тихо сказал он. И сразу продолжил: — Почему ты уходишь?

— Поздно уже, — сказал я.

Он взглянул на меня так, словно хотел сказать: «Ну и что?»

— У меня есть комната в отеле.

Снова: «Ну и что?»

— Я женатый человек.

Этого тоже было мало. «Ну и что?» Он покачал головой, как будто я сказал глупость.

— Мне следовало бы возненавидеть тебя, а не это… — Он стоял в дверях своей комнаты, указывая на рукопись, которая лежала у него на столе. — Я никогда не видел этого мерзавца, зато тебя… Ты приходил и уходил, и всякий раз это было так круто, так необычно, а после твоего ухода она сидела здесь, веселая, грустная, и совершенно… никчемная…

Он был не пьян, но выпил достаточно, чтобы набраться смелости и высказать мне все это. Пожалуй, он имел на это право. Я понимал, что не могу сейчас просто так взять и уйти. Густав пошел на кухню, открыл холодильник и достал пол-литровый пакет молока. Осушив стакан, он наполнил его снова. Возможно, он не кривил душой, но я не уверен, что его слова выражали те чувства, которые Мод испытывала ко мне, что они вообще имели ко мне хоть какое-то отношение. Быть может, они выражали те чувства, которые он испытывал к персонажу моей рукописи.

— Все это тонкие материи, — сказал я. — Трудно быть в чем-то уверенным.

— Знаю, — ответил он. — Видел. Вы — жалкие эгоисты.

— Пожалуй, с этим не поспоришь.

— Мне так это надоело, — сказал он. — Когда вы, наконец, поймете?

— Это уже не важно. Слишком поздно.

Быть может, он услышал больше, чем я хотел сказать, что-то между слов. Во всяком случае, он посмотрел на меня с сочувствием.

— Меня замели, — сказал он. — На прошлой неделе. У меня почти ничего не было… — Он показал пальцами, как мало у него было. — Меня посадили в машину и стали допрашивать. Я спросил, что мне за это будет. Они сказали, что для начала составят протокол, а потом меня вызовут в суд. «Вот тогда, — сказали они, — у тебя будет возможность припомнить пару слезливых историй о своем паршивом детстве». Я дико разозлился и сказал, что детство у меня было вовсе не паршивое. У меня было офигительное детство. Я думал, они меня изобьют.

Я засмеялся. Мне был знаком этот тон, эта непримиримость, это гражданское мужество, сломить которое мог только настоящий профессионал.

— Я хочу тебе кое-что показать… — сказал он.

Я прошел за ним в его комнату. Из-под кровати он выдвинул большой ящик.

— Смотри…

В ящике лежали старые игрушки, модели, разные человечки, игры, мечи и пистолеты.

— Это все мне подарил ты.

Я посмотрел внимательнее, пошарил в ящике рукой, и с трудом признал лишь несколько машинок, которые я возможно ему подарил. Хотя он конечно же был прав. Я все забыл, но ни за что на свете не признался бы в этом.

— Да, точно, — сказал я. — Так ты все сохранил…

— Все до последней мелочи, — ответил он. — Вот о чем я думал, сидя в машине с этими фашистами.

— Я тебя понимаю, — сказал я.

— Ты сбежал из-за меня?

Мне пришлось посмотреть ему прямо в глаза, чтобы заставить его поверить мне.

— Не смей так думать. Никогда. Обещай мне.