Гангстеры

Вот какое наследство было доверено в управление Конни Лангу; и не только сам Институт, но и особый дух — вера в то, что мнение простого народа, этой серой и безликой массы, следует уважать, особенно если оно выражается в конкретных цифрах и процентных соотношениях. Возможно, в былые времена Конни и верил в это, но теперь, когда я видел его перед собой в проеме эркерного окна с незажженной сигаретой во рту, бледным лицом и тусклыми от недосыпания глазами, он больше напоминал человека, лишенного всякой цели и смысла.

— Тебе надо поспать, — сказал я. — Я послушаю телефон.

— Ничего, — сказал он. — Я в порядке.

— Что у тебя там за таблетки?

— Маленькие белые. Мне дал их Блейзис. Ты его знаешь?

— Румын?

Конни кивнул.

— Он профессионал… Значит, депрессант он тебе тоже дал.

Конни кивнул еще раз.

— Он объяснил тебе, как часто их принимать?

— Все в порядке, — сказал Конни. — Мои мысли ясны как никогда.

— Но красный ковер ты не заметил.

— Это потому, что вы меня отвлекли.

— Его постелили до нашего прихода.

— Хватит, — сказал он. — Я сам разберусь, когда мне и что принимать.

— А что, если нет? Сколько штук у тебя осталось?

— Достаточно.

— Как выглядит депрессант? Большие синие таблетки?

Но Конни не желал это обсуждать. Лечь спать для него в тот момент было равносильно предательству — все равно, что отказаться от собственной дочери.

— Она надеется на меня…

— Ладно, — сказал я. — Ладно. Но ты помнишь, где они лежат, да?

— Там, в прихожей, — сказал он. — Или здесь, в ящике…

Он открыл ящик стола, но ничего там не нашел. Он вышел в прихожую, налетев на дверной косяк, и тут же вернулся с маленьким белым конвертом в руках. Он обронил его на стол так, что конверт лег прямо перед старомодной рамкой с портретом дочери как письмо соболезнования. Фотография была сделана в год окончания школы. Он передал мне рамку, чтобы я мог рассмотреть портрет получше. Ничего особенного я не увидел, тем более, что снимок был сделан два года назад: блондинка в черной водолазке своей улыбкой заставляла задуматься о том, что же такого смешного сказал ей школьный фотограф. Но, как я уже и говорил, снимок был двухлетней давности — мало ли что могло произойти в жизни девушки за два года. Возможно, она уже не была блондинкой, и уж наверное, чтобы развеселить ее теперь, одной дежурной шутки суетливого фотографа было бы недостаточно.

~~~

— Испытываешь ли ты угрызения совести?

Вопрос этот, словно из анкеты, задала его дочь Камилла за столиком одной из множества закусочных в новой части торгового центра за несколько недель до церемонии открытия. Они наскоро пообедали и теперь пили кофе: он — эспрессо, она — одну из многочисленных разновидностей кофе с молоком, которыми изобилуют меню новых кафе. Вопрос прозвучал несколько надуманно. До этого они говорили совсем о другом, потом им принесли кофе, и теперь они сидели молча, разглядывая длинный забор, скрывающий еще не достроенные магазины. Забор был разрисован граффити и заклеен афишами. Конни колебался; готового ответа у него не было, а молчание, предшествовавшее вопросу, выхватило его из контекста и, тем самым, наделило особым значением — он возник из ниоткуда, словно по волшебству, и потому напоминал один из многих совершенно ни с чем не связанных анкетных вопросов. «Как часто Вы ездите в пригородных поездах? Испытываете ли Вы угрызения совести?» Институт был одним из последних учреждений, заменивших в своих анкетах формальное Вы на неформальное ты. Конни мог даже припомнить дискуссии, предшествовавшие столь важному шагу, горячие споры между своим отцом и его партнером. В подобных диспутах они не придерживались определенных позиций: в одном случае один из них мог быть настроен весьма радикально, другой — вполне консервативно, но в следующий раз они могли поменяться ролями. В обсуждении именно этого вопроса роль консерватора выбрал «англичанин». Он настаивал на сохранении формального обращения. Будучи, в принципе, сторонником равенства, он, тем не менее, оставался непримиримым противником любых реформ, направленных на упрощение шведского языка. По его мнению, в долгосрочной перспективе это привело бы к вырождению.

— Такое бывает и с растениями, и с животными, — сказал он.

— Много ли ты знаешь о растениях и животных? — спросил его тогда отец Конни. — Ты же сено от соломы отличить не можешь!

Посреди этого довольно жаркого спора они оба разразились хохотом, настолько громким и продолжительным, что присутствовавший при этом ребенок тоже невольно рассмеялся, благодаря чему, возможно, эпизод этот и сохранился в памяти Конни. Со временем «англичанину» пришлось уступить. Формальное Вы безнадежно устарело, социальная иерархия была упразднена из повседневной речи. Но вот сменилось два поколения, и обращение на Вы неожиданно для всех снова вошло в употребление. Сегодняшние продавцы и официанты пользовались им с удивительной самоуверенностью. Конни считал этот факт достойным отдельного исследования.