Гангутцы

— Приведите себя в порядок. Я зайду через десять минут!.. — Томилов вышел, не обернувшись и хлопнув дверью.

Раньше, у зенитчиков на даче Маннергейма, Томилов понял, что такое благодушие. Теперь — впервые на войне — он увидел труса. Прохорчук только мешал воевать батарее. Все держалось на хорошем помощнике и боевом активе. Кто-то сказал Томилову, что Прохорчук слыл до войны ханковским щеголем. «Наверно, еще звонко говорил!» — подумал Томилов. Он решил заняться батареей в ближайшие же дни.

Но батарея считалась тыловой, и Томилов все откладывал дело Прохорчука, занятый другими делами. Томилов уехал на Утиный мыс, где строили укрытия в скалах, и не вспоминал о Прохорчуке до того дня, когда его вызвали в политотдел.

— Что у вас там, Прохорчук все еще сосет водку и прячется в землянке? — спросил Томилова начальник политотдела Власов, даже не здороваясь. — Трусит он, шкуру бережет. Надо своевременно информировать политотдел о таких чрезвычайных происшествиях. Почему же я должен узнавать об этом помимо вас?..

Томилов, краснея, сказал:

— Руки не дошли, товарищ бригадный комиссар. Не успел…

— Не успел?! Новичок?! — возмутился Власов. — А война будет ждать, пока Томилов раскачается и войдет в курс дела? Обязанностей своих вы не поняли, вот что!.. Подумаешь, неразлучная пара — Томилов и Тудер! Кому это нужно, чтобы командир и комиссар вместе торчали на одной батарее, да еще на Утином мысу, где есть Брагин и Рыжов? Вас послали комиссаром в дивизион. А вы превратились в политрука батареи. И даже не в политрука — в прораба строительства. Вот и просмотрели Прохорчука. Это прореха. А в нашей обороне не может быть прорех. Слышите — не может быть.

Томилов пробормотал:

— Придется его снимать.

— Конечно, придется. Снимать и судить за трусость в бою. Но раньше, может быть, и не пришлось бы. Потеря человека — наше с вами поражение. Вы все храбритесь, лезете туда, где жарче, шумнее. Лихость хороша в атаке, а не в повседневной политической работе. Политическому работнику не всегда надо быть там, где опаснее для него лично, а там, где намечается слабина, где возникает какая-нибудь угроза. Вот какое дело, дорогой, — завершил Власов, сразу меняя тон. — Иди, комиссар тебя вызывает… Только помни, в академии не всему можно научиться. Здесь сейчас главная академия!

Томилов шел к Расскину, вновь ожидая неприятного разговора о Прохорчуке. «Такие-то дела, Степан, отличился в дивизионе, хлебнул позора!»

Но Расскин, едва Томилов переступил порог, огорошил его вопросом:

— Вы, говорят, обратно в Москву собираетесь?

— В Москву? — остолбенев, переспросил Томилов. О какой Москве может идти речь, когда он считал, что еще не был на фронте?! — Разве мы здесь не защищаем Москву? — тихо, подавив обиду, спросил он и подумал: «За что? За Прохорчука!»

Следя за лицом Томилова, Расскин показал ему радиограмму:

— Читайте. Доучиваться вызывают.

Томилов прочитал радиограмму и расстроился:

— Значит, откомандируете?

— А вам разве не хочется получить диплом?

— Наша академия сейчас здесь, — повторил Томилов слова начальника политотдела. — Довоюем — недорослями не останемся.

— Диплом есть диплом, — сказал Расскин. — Меня взяли из академии досрочно. Так и остался без диплома. А хотелось бы, эх, как хотелось бы учиться!

— Я тоже мечтал раньше об академии, — сказал Томилов. — Долго рвался в академию! Но сейчас не смогу уйти с фронта. Очень прошу оставить меня здесь.

— Как же я вас оставлю? У меня приказ откомандировать!

— Так тут ведь сказано: «при первой возможности». Разрешите подать рапорт, что старший политрук Томилов просит разрешения продолжать учебу после победы, а сейчас желает идти на политическую работу в десант?

— Ах, вот как: условие на условие. — Расскину понравился ответ Томилова, и на душе стало как-то очень светло. — Если армейский комиссар не откажет нам с вами в этой просьбе, придется ваше желание удовлетворить. Данилина мы собираемся перевести из отряда в соединение, а вас пошлем на Хорсен.

— К Гранину? — обрадовался Томилов.

— Да. Опять смените Данилина.

Расскин вспомнил зиму сорокового года, когда штаб флота не разрешал ему покидать линкора и не отпускал на фронт. Он все же добился своего и побывал в лыжных матросских батальонах. Но потом ему попало за задержку сверх положенного срока. Адмирал сердился: «Вы не политрук в морской пехоте, вы комиссар эскадры!»

…Пожалуй, и этого надо предупредить.

И Расскин, внутренне улыбаясь, строго сказал:

— Только прошу запомнить, товарищ Томилов: посылаем вас не командиром штурмовой роты, не разведчиком, а комиссаром отряда.

Расскин подчеркнуто добавил:

— И не политруком одной батареи. Надеюсь, вы меня поняли?

Томилов смутился: «И дивизионный уже знает о Прохорчуке».