Гангутцы

— Надо вначале узнать обстановку, а потом в атаку, — спокойно произнес Репнин, высвобождаясь из объятий Щербаковского.

— К-какая тут обстановка! Мы их без вас т-так чесанули, ни одного бойца при высадке не по-отеряли. Сколько у вас солдат? Т-ри десятка есть? У меня ч-чертова дюжина. О-орлы! За мной!..

Из взвода Репнина, разумеется, не тронулся с места ни один солдат.

— Хватит, Иван Петрович, — вмешался Богданыч. — Лейтенант оглушен. Он все равно твои лихие выкрики не слышит. А Гранин приказал: в атаку идти, только когда высадятся в тыл остальные. И учти: за главного — Репнин!

После боя за Эльмхольм авторитет Богданыча в роте стал незыблем.

— Б-будь по-вашему, — махнул рукой Щербаковский.

Но ему не сиделось спокойно на месте.

— Сынку! — крикнул он Алеше. — Живо подсчитай у ф-иников наличность.

Богданыч дернул Щербаковского за рукав и тихо, чтобы не слышали саперы, спросил:

— Кто здесь командир? Ты или Репнин? Отряд позоришь!

— От-ставить! — нехотя сказал Алеше Щербаковский.

Нагнувшись к Репнину, он так гаркнул ему в ухо, что не только оглушенный — глухой услышал бы:

— Разрешите, товарищ лейтенант, п-ровести разведку сил п-ротивника?

Репнин немало был наслышен о заике — главном старшине. Тот ему нравился, хотя, попади Щербаковский в саперный взвод, Репнин нашел бы средство воспитать из него образцового младшего командира.

Он сказал:

— Разведкой займутся разведчики. А вы, товарищ Щербаковский, держите оборону вдоль ската высоты. По сигналу ракетой — атака!

И Щербаковский повел своих матросов вперед, к подножию высоты, в оборону.

Разведчики доложили, что на передовой линии противника окопалось до шестидесяти финнов, а катера все еще постукивают и подкрепления идут. Репнин подозвал Думичева:

— Отправляйтесь на капэ к Гранину и доложите обстановку.

Думичев медлил.

— В чем дело? — Репнина поразила неисполнительность старого соратника. — Ах, вот что! — он рассмеялся, догадавшись. — Чепуха. Гранину сейчас не до ваших глупостей. Да он и не сердится на вас…

И вот Сергей Думичев, образца тысяча девятьсот семнадцатого года, как он любил себя рекомендовать, бывший настройщик баянов из похороненного на дне Московского моря заштатного городишка Корчевы, а ныне бесстрашный сапер «линии Репнина», стоял перед капитаном Граниным на Хорсене, похудевший за ночь, взволнованный и готовый провалиться со стыда.

Веселая искорка пробежала по лицам всех, кто находился в этот трудный ночной час в каютке командного пункта.

Однако Гранину было не до шуток. Вопреки ожиданию, он просто, одним мимоходом брошенным словом успокоил сапера:

— Ну, командированный, выкладывай обстановку.

— Восьмерку держим, — бодро докладывал успокоенный Думичев. — Захватил ее прежде нас главный старшина Щербаковский. Финнов против нас — шестьдесят, во втором эшелоне — больше сотни. На катерах подбрасывают подкрепление. Мы готовы идти в атаку.

— Сами? — усмехнулся Гранин.

— Так точно.

— А не много ли на себя берете?

Томилов и Пивоваров рассмеялись. Думичев покраснел.

— Ну ладно, — примирительно сказал Гранин. — Бегом на Восьмерку! Передай, что сейчас сам пойду в атаку. По двум красным ракетам — вперед.

Когда Думичев выбежал из каютки, Гранин сказал Пивоварову:

— Доложи наверх, что Восьмерку держим и не отдадим. Прикажи снарядить два катера. Сейчас сам поведу резервную роту!

— А писаря Манина посадим командовать отрядом? — ехидно подхватил Томилов. — Нет, хватит. — Он решительно встал и взял висевший на стене автомат. — Манин остается на своем месте. Гранин — на своем. А комиссар идет в бой. Сейчас мой черед. — И быстро вышел из КП, направляясь на пристань.

С Ханко все время названивал Барсуков:

— Вышел десант? Почему медлите с десантом?..

— Да что он подгоняет! — сердился Пивоваров. — Десанту еще не вышел срок. У нас есть еще время…

— Где Гранин? — снова названивал Барсуков. — Где комиссар?

«Вторая неприятность на островах в течение последних недель, — горько размышлял Гранин и вспомнил слова Кабанова: „Покроете позором имя отряда, если не отобьете за ночь остров!“ Но ведь могут случаться на войне неожиданности? Нет, — отвечал сам себе Гранин, — не должно быть неожиданностей. Все подкручу, всех подтяну. Но чтобы такого больше не было…»

На пристани Томилов распределял по шлюпкам резервную роту, каждому коммунисту и комсомольцу наказывал, кто и что должен делать: кто покрепче да ловчее — на весла, кто побойчее — прыгать за борт, а это не так просто в сентябре, в холодную балтийскую осень.

— Помните, товарищи, — говорил Томилов, — защита Гангута возложена на нас Верховным Главнокомандующим, Как ни велик фронт, а я твердо знаю, что Сталин в курсе всего, что вот сейчас происходит на Ханко. Ему все докладывают. И капитан Гранин может сейчас смело доложить командующему, а наш командующий передаст прямо в Кремль, что мы ни одного камня не уступим врагу и с острова его сшибем! Ура, товарищи! — крикнул Томилов и тут же спохватился: — Только тихо, тише…

Какой там!..

— Ура-а-а! — прокатилось по Хорсену и донеслось даже до командного пункта в то мгновение, когда с Ханко в очередной раз Барсуков запрашивал: