Гангутцы

— Баламут ты, Иван Петрович. На катере она замерзнет. Ей надо идти на «Урале» — тепло и удобно.

— С-ам ты б-аламут, в морском деле щ-енок! — вскипел Иван Петрович и стал горячо доказывать, что на «Урале» ни в коем случае нельзя Любу отправлять: во-первых, огромная мишень для торпед и бомб; во-вторых, управляться с ним трудно, такая парусность, что при малейшем ветре даже на рейде надо подрабатывать машинами, чтобы не развернуло на якоре; и, наконец, кто будет спасать Любу, если накроется эта махина на минном поле, — армейцы, что ли, пехота?!..

Тут пошла перепалка, потому что Иван Петрович сказал: если всем придется уходить, лучше Любе — со всеми, а Бархатов — тот и слышать не мог об уходе, он считал даже предположение такое предательством, капитулянтством и еще бог знает чем, пришлось вмешаться Богданычу, осадить обоих и сообщить, что Гранин ему разрешил навестить Любу и отвезти ей все, что необходимо.

Но и Богданычу, примчавшемуся в армейский госпиталь, не удалось передать Любу и сына своего друга; госпиталь уже погрузили на «Урал», а «Урал» стоял на рейде.

Не знал Богданыч, что через час-два «Урал» неожиданно зайдет в порт, никто об этом не знал в тот вечер, когда Богданыч, не найдя госпиталя на месте, вернулся в Рыбачью слободку и ушел на Хорсен. Даже Кабанов еще не знал этого.

Кабанов в тот час вышел из ФКП, прошелся по парку, как он любил это делать в темные ноябрьские ночи, потом вернулся к скале, поднялся на нее. Он долго стоял, прислушиваясь. Странная тишина. Финны весь день били по рейду, преследуя корабли, то и дело менявшие место. Теперь они вели редкий огонь по гавани, хотя в гавани пусто. На рейде стоит такая большая цель, как «Урал». Его видели с Бенгтшера. Над ним кружились самолеты. Почему же финны перестали бить по рейду?!

Кабанов почувствовал необъяснимую острую тревогу. Что-то неладное происходит. «Успокаивает меня противник?.. Не хочет спугнуть?..»

Он вернулся на ФКП, прошел в оперативную комнату и сказал Барсукову:

— Переставь «Урал» в гавань. Сейчас же.

— Гавань под огнем.

— Этот огонь не страшен. Надо тихо уйти с рейда. На место «Урала» прикажи стать Антипину.

Кабанов позвонил летчикам:

— На рассвете ждите гостей с моря, — и назвал квадрат, где стоял до этого «Урал», а теперь должна была стать канонерская лодка «Лайне».

Он предупредил и Полегаева, чтобы держал в готовности катера. Он говорил об опасности так уверенно, словно имел точные данные разведки.

И действительно: все произошло так, как и предполагал Кабанов. Его предположения подтвердил и командир канонерской лодки «Лайне», переименованной в «Гангутец»: возвращаясь из дозора, он заметил в шхерах подозрительное движение — похоже на скопление торпедных катеров.

Перед рассветом немецкие торпедные катера выскочили из шхер в атаку на гангутский рейд, но нарвались на засаду: по ним открыла огонь канонерская лодка, и они бежали.

«Урал» ушел в ночь на двадцать второе ноября.

Перед походом Карпов собрал у своей постели командиров четырех тральщиков, назначенных в охранение, и выяснил, какое у них осталось вооружение против мин. У одного — правый параван, у другого — левый, ни на одном не было полного комплекта. Так нельзя.

— Скинемся, — предложил командирам тральщиков Карпов. — Пусть лучше два идут впереди с полным комплектом, чем четыре — однопалые. Пойдем в кильватер вдоль шхер. Учтите, товарищи, что у меня на борту пять тысяч триста бойцов.

Пять тысяч триста бойцов стояли в трюмах, терпя невыносимые муки. А впереди — двести сорок миль по минным полям, под огнем батарей и во льдах. От Гогланда — наверняка во льдах.

Герои вдвойне — герои Гангута и герои перехода. Команда понимала, какое бремя ответственности на ней, — таких людей надо доставить в Ленинград. Пока все шло хорошо. Командиры тральщиков вернулись на свои корабли и выполнили приказ командира минзага. Они уже знали, что, вышедший раньше четвертый эшелон понес потери. Потонул сетевой заградитель «Азимут», а на нем был и Виктор Брагин с артиллеристами своей батареи.

Пришел проститься Расскин. Карпов уже поднялся, надел валенки, цигейку, теплую шапку и вышел на мостик.

— Взял сколько смог, — сказал он Расскину, и комиссар Гангута пожал ему на прощанье руку.

А в музыкальном салоне устроилась Люба с сыном. Опять ей досталось место возле корабельного пианино, недоброе место, но капризничать она не посмела. Она села туда, куда ей было указано.

Пятый эшелон отправился на восток.

* * *

После ухода «Урала» шюцкоровцы бросили листовку на передний край:

«Если вы подвозите пополнение, то вы с ума сходите. Если думаете уходить, то все равно вам не выбраться, так как весь Финский залив, оба берега, в наших руках. Единственный для вас путь — сдаться».

Несколько дней спустя финны на перешейке стали кричать в рупор:

— Коммунисты и политруки бегут. Вас бросают на произвол судьбы!