Гангутцы

Богданыч отсчитал: десять ударов. Десять часов первомайского утра. Он хотел представить себе Красную площадь в это ясное утро, войска, построенные прямоугольником перед Мавзолеем, или летний день на площади, пестрый разлив шелковых знамен в день физкультурного праздника, огромный земной шар на руках у загорелых спортсменов и знаменосца с багровым флагом на вершине, — все это он видел не раз на экране. Но ему вспомнилась другая Красная площадь — в будничный осенний день, в дождь. Эшелон с призывниками по пути из Тулы в Ленинград обогнул столицу по Окружной дороге и остановился на станции Химки. Богданыч попросил разрешения до вечера отлучиться в город. Он добежал по шоссе до Химкинского порта, влез на верх двухэтажного троллейбуса и проехал пол-Москвы — до площади Революции. Он хотел было спуститься в метро, в Москву подземную, но увидел вдали, у решетки Александровского сада, толпу. Это был хвост потока в Мавзолей. Богданыч вошел в этот поток и медленно зашагал вдоль стен Кремля, вверх по проезду Исторического музея, мимо Никольских ворот, по скользкой брусчатке к пустынным гранитным трибунам. С другой стороны площади, от здания ГУМа, доносились гудки мчащихся автомашин, шорохи шин по мокрой мостовой, а тут, у подножия Мавзолея, тишина; только дождь шелестел в застывших елках. И внезапно сырой воздух наполнился гулом, звоном. Богданыч с детским удивлением взглянул на вершину Спасской башни. С тех пор, слушая Москву, звон курантов, он рельефно видел эту башню в облачном небе, черный циферблат, огромные вздрагивающие золотые стрелки и умытый дождем, сверкающий в тусклый день гранит Мавзолея.

Богданыч едва не нарушил строй, когда услышал совсем близко цокот копыт — будто здесь, на площади Гангута, скакал перед войсками всадник. Он понял: маршал на коне выехал из ворот Кремля к войскам, построенным на площади. «Буденный!» — узнал Богданыч голос маршала, поздравляющего войска с праздником. Там, в Москве, от Мавзолея на прилегающие к площади проезды перекатывалось ответное «ура». И Богданыч на Гангуте тоже подхватил это «ура», откликнулся вместе со всем строем войск перед деревянной трибуной на площади Гангута, точно и он и весь этот далекий гарнизон стояли в одном порядке со всеми вооруженными силами, выведенными в столице на парад.

Сводный оркестр из одиннадцати духовых инструментов сыграл «Интернационал».

К башне подошли сапер и артиллерист. Они потянули за фалы, поднимая на мачту флаг.

Издалека виден был стяг — то багровый в лучах заката, то пурпурный в хмурый день, то по-летнему ясный, прозрачный. Стало легко и уютно, как в родном доме.

Глава шестая Гангут строится

Принимать батарею на Утином мысу командир базы поручил капитану третьего ранга Барсукову. Барсукова только что назначили в ханковский штаб. Это был осанистый, лет сорока человек с умным, самоуверенным лицом, с проседью на висках. Говорили, что работник он знающий, но педант, любит, чтобы подчиненные перед ним ходили по струнке, и если ему не потрафить — может распечь.

Барсуков шел на Утиный мыс пешком, невольно знакомясь с хозяйством артиллеристов: свинарник, молочнотоварная ферма, огороды… Дощечка в лесу «Дальше не ходить, стреляю без предупреждения!» заставила было остановиться. Сообразив, что никто в него стрелять не будет, Барсуков бросил быстрый взгляд на связного матроса и подумал о Гранине, который не счел нужным выслать за ним мотоцикл: «Удельный князь!»

Барсуков осмотрел батарею, но ни к чему придраться не смог. Он знал корабельную артиллерию, бывал и на фортах, но в береговой артиллерии разбирался слабо, иначе заметил бы то, что тревожило и самого Гранина: слишком близко друг к другу поставлены орудия, орудийные дворики построены по старинке, в бою с морским противником и при бомбежке — защита небольшая: зимняя война показала, что при нынешнем оружии все надо делать по-другому; до Ханко дошла уже весть, что генерал Кабанов на островах Моонзунда строит батареи по-новому, с учетом финского опыта; на Бьерке, говорят, летал после войны Сергей Иванович Кабанов — изучать финские батареи и результат нашего по ним огня с моря; все это Гранин хотел бы услышать от Барсукова как упрек, получить нагоняй и дополнительный срок для доделок сверх проекта. Но Барсукова заботило, чтобы все соответствовало именно проекту, скорей бы доложить о вводе в строй первой батареи. Несовершенств он не отметил, прощался сухо, но мирно, и Пивоваров даже шепнул Гранину:

— Заправь свою «блоху»… Неудобно!..

Тут, как на грех, в лесу замычала корова. Где-то откликнулась другая.

— Черт знает что! — вскипел Гранин. — Сколько раз начхозу твердил: «Не гоняй коров мимо батареи».

— Ну и колхоз вы у себя развели, товарищ Гранин… — упрекнул Барсуков. — На боевую подготовку, вероятно, не остается времени… Доите коров?

— Командующий флотом и командир базы разрешили нам создать подсобное хозяйство. Мы скоро возьмем семьи к себе.

— А вы меньше думайте о житейских удобствах и больше о возможном противнике.