Ганимед(из сборника"Синие линзы")

Подойти к ожидающей тебя лодке, путешествовать по воде, слегка покачиваясь из стороны в сторону, лениво сидеть на подушках, даже при том, что принц Хол на ужасающем английском выкрикивает тебе в ухо названия достопримечательностей, мимо которых ты проплываешь, — есть от чего потерять самообладание. Я расстегнул воротник. Сбросил шляпу. Отвел взгляд от трости, зонта и непромокаемого плаща, засунутых в вещевой мешок, — я неизменно путешествую с вещевым мешком. Закурив сигарету, я испытал, разумеется впервые в жизни, необъяснимое чувство, будто все былое исчезло и я принадлежу — конечно, не настоящему, не будущему, ни даже прошлому, но тому застывшему в своей неизменности периоду времени, времени венецианскому, которое было вне Европы и даже вне мира и словно по волшебству существовало лишь для меня одного.

Заметьте, я отдавал себе отчет в том, что есть и другие. В этой темной, проплывающей мимо гондоле, за этим широким окном, даже на этом мосту — когда мы выплыли из-под него, какая-то фигура неожиданно отпрянула от парапета, — я знал, что должны быть и другие, кто, подобно мне, мгновенно подпал под власть очарования не той Венеции, которую они видят, но Венеции, которая в них живет. Города, которого нет под небесами, города, из которого не возвращается ни один путешественник…

Впрочем, что я говорю? Разумеется, подобные мысли не могли посетить меня в первые полчаса поездки от вокзала до отеля. Только сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что, конечно же, были и другие, с первого взгляда очарованные и проклятые. Что же до остальных — да, о них нам все известно, они слишком бросаются в глаза. Люди, непрестанно щелкающие фотоаппаратами, пестрая смесь национальностей, студенты, школьные учительницы, художники. И сами венецианцы — например, принц Хол и малый, который правил гондолой и думал о макаронах на ужин, о своей жене и детях, да еще о лирах, что я ему дам, или горожане, возвращающиеся домой на vaporetto, ничем не отличающиеся от горожан, которые в Лондоне возвращаются домой на автобусах или метро, — эти люди такая же часть сегодняшней Венеции, как их предки были частью Венеции былой: герцоги, купцы, влюбленные и похищенные девы. Нет, у нас есть другой ключ, другая тайна. И это, как я уже сказал, Венеция, которая живет в нас самих.

— Направо, — прокричал принц Хол, — знаменитый palazzo, который теперь принадлежит американскому джентльмену.

При всей глупости и бесполезности, его сообщение по крайней мере предполагало, что какому-то магнату наскучило сколачивать деньги, он сотворил себе иллюзию и, сходя в быстроходный катер, который я заметил у ступеней лестницы, почитает себя бессмертным.

Видите ли, именно такие чувства испытывал и я. В то же мгновение, как я вышел из вокзала и услышал плеск воды, меня охватило ощущение бессмертия, знания, ощущение того, что время окружило меня своим магическим кругом. Но если я и стал его пленником, то пленником добровольным. Мы вышли из Большого канала, принц Хол умолк, и, пока гондола плыла по узкому потоку, я слышал лишь легкий плеск и размеренные удары длинного весла о воду. Я помню, что думал тогда — странно, не правда ли? — о водах, которые вводят нас в эту жизнь при рождении, водах, которые окружают нас в утробе матери. Наверное, им присущ такой же покой и такая же сила.

Стремительно проскочив под аркой моста, мы вырвались из тьмы к свету — только позднее я понял, что то был мост Вздохов — и перед нами открылась лагуна, сотни пронзительных мерцающих огней и пребывающая в вечном движении толпа на набережной. Прежде всего мне пришлось заняться непривычными для меня лирами, гондольером, принцем Холом и уже затем ввергнуться в отель и пройти через обычную в таких случаях процедуру: портье, ключи, мальчик-слуга, провожающий меня в мой номер. Мой отель был одним из самых маленьких и располагался по соседству с более знаменитыми, однако, на первый взгляд, в нем было достаточно комфортабельно, хоть и несколько душно, — странно, почему до прибытия постояльца они держат комнату наглухо закрытой. Я распахнул ставни, и теплый воздух с лагуны стал медленно просачиваться в комнату; пока я распаковывал вещи, до меня долетали смех и шаги гуляющих. Я переоделся и спустился вниз, но одного взгляда на полупустую столовую оказалось достаточно, чтобы я решил не обедать здесь, хотя это предполагалось условиями моего пребывания в отеле. Я вышел из отеля и присоединился к толпе гуляющих по берегу лагуны.

Я переживал странное, неведомое дотоле чувство. То не было радостное ожидание путешественника, который в первый вечер отдыха предвкушает близкий обед и удовольствие от нового окружения. В конце концов, несмотря на издевку сестры, я не Джон Булль. [3]Я достаточно хорошо знаю Париж. Я бывал в Германии. До войны я путешествовал по скандинавским странам. Одну Пасху провел в Риме. В праздности, не проявляя предприимчивости и находчивости, я проводил только последние годы и, каждый август отдыхая в Девоне, экономил энергию, необходимую для составления планов, а заодно и деньги.