Ганнибал

На пленников, наблюдавших за этими «дуэлями» в качестве зрителей, увиденное произвело самое тягостное впечатление. Победителям, пишет Полибий, сочувствовали больше, чем убитым, для которых все несчастья закончились раз и навсегда. Но самое главное — на это и рассчитывал Ганнибал, устраивая свой «сеанс шоковой психотерапии», — что похожий ропот поднялся и в рядах карфагенян, поначалу глазевших на схватки пленников с любопытством, но постепенно проникшихся жалостью к их судьбе. Как и пленные галлы, солдаты склонялись к единодушному мнению, что убитым повезло гораздо больше, чем живым, потому что их самое худшее еще ждало впереди.

Вот тогда Ганнибал и выступил перед армией с речью, содержание которой кратко изложено у Полибия и подробно у Тита Ливия, но по смыслу одинаково у обоих авторов, что позволяет надеяться на ее достоверность, хотя бы в общих чертах. По всей видимости, приблизительно в таком виде ее зафиксировали официальные историографы Ганнибала. Зрелище, которое предстало всем взорам, говорил, обращаясь к солдатам, главнокомандующий, есть наглядное воплощение их собственной судьбы. Обратного пути нет, ибо за спиной остались Альпы, преодоленные ценой неимоверных усилий. Так что выбор невелик: победить, умереть или попасть живым в руки врагов. И поскольку последняя возможность не достойна даже того, чтобы о ней говорить, значит, нужно, презрев смерть, отыскать в себе столь великую волю к победе, какой бессмертные боги никогда еще не даровали простым смертным (Тит Ливий, XXI, 44, 9).

Ганнибал заранее просчитал, что особая роль достанется его кавалерии, и потому в последний момент призвал к себе Магарбала с пятью сотнями нумидийцев, по его приказу совершавших набеги на земли союзных Риму народов, стараясь при этом не задевать галлов. Для них он приготовил еще одну, особенную речь, в которой расписал, какая награда ждет их за военную доблесть. Каждому из них командир обещал земельный надел в любой стране по выбору — Италии, Испании или Африке, — свободный от уплаты налогов для них самих и их наследников; каждому гарантировал по желанию получение карфагенского гражданства; рабам, служившим в войске вместе с хозяином, сулил свободу, а хозяевам в качестве компенсации обязался предоставить двух рабов вместо одного. Затем, схватив в левую руку ягненка, а в правую камень, он, как пишет Тит Ливий (XXI, 45, 8), вознес молитву «Юпитеру и другим богам», возможно, тому же пантеону, который позже будет упомянут в его знаменитой клятве, и призвал их поступить с ним, если он нарушит свое слово, так же, как он поступает с ягненком, — и при этих словах он единым ударом размозжил животному голову. Самое замечательное в этом эпизоде то, что сообщает о нем не Полибий, для которого все эти разглагольствования о богах и страшных карах не представляли никакого интереса, а Тит Ливий, сурово и непреклонно заклеймивший ранее безбожие и нечестивость карфагенского полководца.

Битва, неправильно именуемая Тицинской, на самом деле разыгралась чуть севернее левого берега По, там, где река описывает довольно обширную петлю между своими притоками Сесией и Тичино, примерно на равном расстоянии от обоих. В сущности, это была даже не битва, а краткая кавалерийская стычка, происшедшая, как принято считать, в окрестностях Ломелло. Обе армии разбили лагерь относительно недалеко друг от друга. Сципион с отрядом всадников и пращников двинулся на разведку сил противника и столкнулся с отрядом Ганнибала, выехавшим с той же целью. Римские пращники, не выдержав натиска карфагенян, отступили в «коридоры», специально оставляемые между кавалерийскими турмами. У Ганнибала тяжелая кавалерия занимала центр, а с обоих флангов располагались нумидийцы, в чью задачу входило окружение врага. Именно это и случилось. Прорвав римский строй, нумидийцы легко обошли его с флангов и ворвались во вражеский тыл, перебив пращников. Римская конница довольно долго сдерживала натиск африканцев, которые понесли значительные потери, однако, когда с тыла на нее налетели нумидийские эскадроны, дрогнула, а вскоре уже в панике бежала, разбившись на небольшие группы.