Ганнибал

Судя по описанию Аппиана [Лив., 69], его действия целиком соответствовали его разведывательным целям, как они указаны ливианской традицией. Прибыв в Африку с целью разобраться в территориальном конфликте и потребовав, чтобы обе стороны подчинились их решению, послы не желали тем не менее произнести свой приговор, но отправились осматривать страну и сам Карфаген, чье могущество и многолюдство произвели на них устрашающее впечатление. Плутарх [Плут., Кат., 26] примерно так же изображает впечатления Катона: найдя, что Карфаген, вопреки мнению римлян, не терпит бедствий и не находится в тяжелых обстоятельствах (не совсем ясно, как могло сложиться в Риме такое мнение при наличии постоянных торговых и дипломатических контактов; видимо, в данном случае Плутарх прибегает к риторическому противопоставлению, чтобы наиболее рельефно выявить истоки той позиции, которую занял Катон), но обильно населен, переполнен огромным богатством, буквально набит разного рода оружием и боевым снаряжением, Катон пришел к мысли, что, если город не будет захвачен, римлянам придется столкнуться с теми же бедствиями, что и прежде.

Однако при всем этом остается неясным, как обстояло дело с тем дипломатическим заданием или прикрытием, которое получили римские послы. У Аппиана и Плутарха миссия фактически не завершена; содержание переговоров не интересует ни того, ни другого автора. Иначе обстоит дело в эпитоме Ливия [Сод., 48]. Здесь рассказывается следующее.

Выразив порицание карфагенскому совету за то, что вопреки соглашению о союзе пунийцы имеют и армию (имеются в виду, несомненно, войска Ариобарзана), и материалы для строительства флота, послы выразили пожелание установить мир между Карфагеном и Массанассой, причем на Массанассу возлагалось обязательство отступиться от земли, бывшей предметом спора. По Аппиану [Лив., 69], Массанасса выразил готовность подчиниться решению римских послов, тогда как пунийцы, подозревая римлян в том, что те, как и раньше, примут нумидийскую сторону, заявили о ненужности каких-либо новых решений. Достаточно строго соблюдать договор, заключенный в свое время Сципионом. По Ливию [Сод., 48], карфагенский совет высказался за то, чтобы подчиниться решению послов. Это было тем более легко, что решение было благоприятным. Однако тогдашний суффет Гисгон сын Гамилькара (может быть, Гамилькара сына Гисгона, о котором говорилось выше?), «бунтарь», как он назван в источнике, выступил, настаивая на войне с Римом. Нам представляется, что Аппиан и Ливий в данном случае взаимно дополняют друг друга; видимо, Аппиан излагает содержание речей Гисгона сына Гамилькара.

В связи со всем изложенным возникают по крайней мере два вопроса. Почему римское посольство явно пренебрегло интересами и претензиями Массанассы в пользу Карфагена? И почему карфагенские демократические круги, несмотря на это, пошли фактически на разрыв с Римом?

Позиция римского посольства могла диктоваться нежеланием в данный момент осложнять положение Рима войною в Африке, которая обещала быть трудной и длительной, в условиях когда шла война в Испании и назревали волнения на Балканском полуострове. Не исключено также, что римское посольство, несомненно осведомленное о настроениях карфагенских демократов, ничем не рисковало, будучи заранее уверенным, что они не согласятся с какими бы то ни было предложениями римлян. Тогда Рим мог сохранить положение миролюбивого и благожелательного посредника, в то время как карфагеняне предстали бы в роли агрессивно настроенных людей, которые к тому же сами не знают, чего хотят.

Если римские послы рассуждали таким образом, то не ошиблись в прогнозах. Позиция карфагенских демократов определялась, несомненно, тем, что они вообще не хотели римского посредничества. Вот почему Гисгон сын Гамилькара с порога отвергал любое, даже благоприятное, решение, раз оно исходило от римлян и, следовательно, обозначало римское верховенство над Карфагеном, обоснованно полагая к тому же, что римляне найдут способ так или иначе ублаготворить своего союзника. Замечания послов по поводу армии и строительных материалов были ясным предупреждением, что Рим не допустит усиления Карфагена, не позволит ему сопротивляться Массанассе, не потерпит его самостоятельности. Гисгон и стоявшая за ним группировка предпочитали воевать. Победоносная война против Рима решила бы раз навсегда и все споры с Нумидией.