Ганнибал

Стремившийся понять объективные причины успеха римлян и поражения карфагенян, Полибий, писавший, можно сказать, по горячим следам событий, основное свое внимание, насколько об этом можно судить, уделил Ганнибалу-военачальнику [Полибий, 11, 19]: «…кто же не воздаст хвалу полководческому искусству, и доблести, и приспособленности этого человека к боевой жизни, приняв в расчет продолжительность всего этого времени, обратив внимание на большие и малые сражения, осады, измены городов, затруднительные обстоятельства, на огромность всего замысла и деяния. При этом, шестнадцать лет воюя в Италии против Рима, Ганнибал ни разу не уводил войска с поля битвы, но, удерживая их под своею властью, подобно искусному кормчему, удержал от бунтов против себя и от междоусобных столкновений такое полчище, хотя его воины не только к одному племени, но и к одному народу не принадлежали. Ведь у него были ливийцы, иберы, лигуры, галлы, финикияне, италики, греки, у которых от природы не было ничего общего — ни законов, ни обычаев, ни языка, ни чего-нибудь иного. Однако мудрость предводителя заставила столь многочисленные и разнообразные народы слушаться одного приказания и повиноваться одной воле, хотя обстоятельства менялись и судьба то часто им благоприятствовала, то наоборот. Поэтому достоин удивления талант предводителя в этой области, и можно с уверенностью сказать, что, если бы он начал войну в других частях мира и под конец пошел против римлян, ни один из его замыслов не остался бы неосуществленным. Ныне же, начав с тех, на кого следовало идти последними, он, воюя с ними, и начал и кончил свое дело». Не умолчал Полибий и о личных качествах Ганнибала. Однако, говоря о них, он проявил исключительную сдержанность. «Некоторые думают, — писал он [9, 22, 8–10], — что он был чрезмерно жестоким, а некоторые — сребролюбивым. Однако сказать правду о нем и о тех, кто ведет государственные дела, нелегко. Иные говорят, что природные свойства человека обнаруживаются чрезвычайными обстоятельствами и одни люди проявляют себя в счастье и власти, другие же, наоборот, в несчастье, как бы они вообще до этого ни сдерживались. Мне же, наоборот, сказанное кажется неверным. Ведь, по-моему, нередко, даже очень часто люди принуждаются и говорить и поступать вопреки своим намерениям, то ли следуя советам друзей, то ли под воздействием изменчивых событий». И далее [9, 23, 4]: «Хотя и невероятно, чтобы одни и те же натуры обнаруживали противоположнейшие качества, но, вынужденные приспосабливаться к изменяющимся обстоятельствам, некоторые властители обнаруживают противоречащее их характеру отношение к окружающим, так что из-за этого их природные свойства не только не проявляются, но скорее затемняются». Приведя фактический материал, подтверждающий, как он думает, его точку зрения, в том числе рассказав о некоторых предосудительных, если подходить с «обычной» меркой, поступках Ганнибала, совершенных либо под влиянием друзей, либо под воздействием политической необходимости, Полибий заключает [9, 26, 10–11]: «Вот почему очень трудно говорить о характере Ганнибала, так как на него влияли и советы друзей, и положение дел. Достаточно, что у карфагенян он слыл сребролюбцем, а у римлян — жестоким». Как можно видеть, Полибий вовсе не отрицает ни своекорыстия, ни жестокости Ганнибала, хотя и пытается (и это кажется нам принципиально неприемлемым) снять с него личную ответственность за те или иные деяния.

Конечно, нельзя не считаться с тем, что наши сведения о Ганнибале мы черпаем преимущественно из сочинений, воспроизводящих римскую точку зрения или приспосабливающихся к ней. Поэтому едва ли можно до конца им доверять, когда они приписывают Ганнибалу чрезмерные пороки. Можно полагать, что Ганнибал в этом отношении сколько-нибудь существенно не отличался от своих греческих и римских коллег; напомним, что в древности (да и только ли в древности?) грабежи, насилия, опустошения и порабощение составляли, если можно так выразиться, повседневный быт войны. Уничтожение Мотии и Коринфа, Сагунта и Карфагена, Нуманции и Иерусалима, трагедия самого Рима, захваченного и ограбленного вандалами, привлекли внимание современников лишь размахом того, что происходило. Настороженность вызывают и чрезмерные восхваления пунийского полководца, преувеличенное восхищение его талантами. В одних случаях, когда об этом говорят враги римлян, здесь отчетливо прослеживается ненависть к Риму, в других — желание преувеличить славу Рима, который сумел в единоборстве одолеть столь грозного противника, в третьих — выделить из плеяды римских военачальников Сципиона, одержавшего единственную будто бы и решающую победу над Ганнибалом в битве при Заме.