Ганнибал

— Взываю к Сенату! — вскричал он.

— Подсудимый будет ждать, пока не закончатся свидетельские показания, — ответил Ганнибал.

Изложение материала о продажности в казначействе продолжалось. Балишпот не мог не признать, что обвинительный акт составлен блестяще, ему даже стало интересно. Он начал внимательнее слушать разоблачения. Тут было много такого, чего он не знал. Кто это мошенничал? Он был страшно возмущен тем, что ему приписали несколько не особо значительных растрат, которые, очевидно, были делом рук подначальных ему чиновников.

— Не виновен! — заорал Балишпот, услышав, что к нему снова обратились с вопросом. — Взываю к Сенату против шофета, я имею на это право по конституции! Что же касается всей этой лжи и фальсификаций, сфабрикованных моими бесчестными врагами, то я отказываюсь на них отвечать! Я настаиваю на своем конституционном праве!

Ганнибал дал знак отвести Балишпота в сторону. Толпа разразилась дикими криками, требуя его крови. Ганнибал выждал, пока оглушительный шум заполнил всю Площадь Собрания, перекатываясь эхом из одного конца ее в другой: не мешает нагнать страху на богатые семьи. Этот гвалт испортит сегодня много роскошных обедов в Кар-Хадаште. Его не скоро забудешь!

Балишпот вдруг потерял самообладание; он завопил и сорвал мешочек со своей блестящей курчавой бороды, которая была его гордостью, и выдрал из нее несколько завитков. Но его вопли потонули в общем гаме.

Ганнибал поднял руку, и толпа постепенно затихла. Балишпот, как-то странно задыхаясь, застонал. Внезапно наступившая тишина казалась зловещей, чреватой рвущимся наружу насилием. Для многих сенаторов, случайно оказавшихся в здании Сената, в храме Ваал-Хаммона, в банковских конторах над портиком и наблюдавших судебный процесс, внезапно воцарившаяся тишина была таким же неприятным доказательством власти Ганнибала, каким до этого был неистовый шум.

— Принимаю обращение к Сенату, согласно конституции, — объявил Ганнибал.

Толпа издала протяжный вздох. Отчасти это означало, что напряжение ослабло, отчасти — что толпа была сбита с толку и не понимала смысла происходящего. Неужели это судебное разбирательство затеяно лишь для того, чтобы превратить дело в предмет политических споров? Когда народ стал медленно расходиться, разбиваясь на кучки возбужденно спорящих людей, многие ораторы выражали сомнения и тревогу. Другие твердили, что они доверяют Ганнибалу; что бы он ни делал, все к лучшему. Сам Ганнибал ушел с Площади Собрания со своей немногочисленной охраной.

Если народ еще не мог разобраться в происходящем, то друзья Балишпота отнюдь не были обрадованы результатом процесса.

— Ты не должен был этого делать, — сказал Балишпоту Гербал, пожилой человек с серым лицом и холодной яростью в глазах. — Ты не должен был позволять ему превращать этот процесс в конституционный спор.

— Это не был конституционный спор, — пробормотал Балишпот, нервно ощупывая бороду в тех местах, где были вырваны волоски.

Когда он увидел, что Ганнибал принимает его обращение к Сенату, то вообразил, будто необыкновенно ловко выпутался из трудного положения. Он стоял, окруженный обезумевшей чернью, жаждущей его крови, и, сохранив хладнокровие, нашел единственный путь спасти себя. Он ожидал горячих поздравлений от своих собратьев из правящих семей. Но они вовсе не были расположены оценить его усилия. Они, видимо, считают, что ему следовало скорее отдать себя на растерзание, чем позволить Ганнибалу превратить дело в открытую распрю между шофетом и Сенатом. Ибо, согласно конституции, когда между шофетом и Сенатом возникал спор, народ созывался для осуществления своих законодательных функций и последнее слово принадлежало ему. Эти функции никогда не осуществлялись народом по той простой причине, что никто не мог вспомнить, чтобы когда-либо возникал серьезный конфликт между Сенатом и шофетом. Казалось, не было никаких оснований отнимать у народа право, которым он никогда не пользовался.

Гербал сжал бескровные губы и взглянул на Озмилка, своего соперника, с которым они теперь публично помирились. Озмилк кивнул. Балишпот, безусловно, проявил эгоизм. Он явно сыграл на руку Ганнибалу. Будь у Балишпота хоть капля преданности своим братьям по классу, он скорее дал бы себя разорвать на куски, чем навлек бы на них беду.

— Во всяком случае, было бы хорошо, — проворчал Балишпот, потеряв всю свою классовую сознательность, — если бы кто-нибудь из вас вышел к этой орущей черни… Заверяю вас… Лично… — Он щупал бороду, донельзя расстроенный тем, что слева в ней образовалась плешина. — Все, что теперь нужно, — это твердая позиция. Твердая позиция. Он всего только демагог…

Гербал и Озмилк переглянулись. Никто из них и не думал недооценивать Ганнибала. Теперь дело шло о жизни и смерти; в Кар-Хадаште нет места для Ганнибала и правящих семей. Что ж, Ганнибал не глупец; но и они не глупцы. Время покажет.

— Ведь вы не выдадите меня черни? — проговорил Балишпот с опасением, перехватив взгляд, которым обменялись Гербал и Озмилк; он так нервничал, что забыл о всякой осторожности.