Ганнибал-Победитель

А случилось всего-навсего следующее: Негг подсадил меня на дарёного жеребца, и я, как ни странно, сумел приспособиться к этому. Я повис на коне, обняв его руками за шею, а ногами обхватив бока. И тут моё тело доказало, что хочет жить дальше. При полном отсутствии воли с моей стороны волю к жизни проявило тело. Так Эрос направляет нас к предметам вожделения — помимо каких-либо знаний, помимо всякого представления о «логосе» и «номосе».

— Но же, но! — заорал Негг, наподдавая жеребца ладонью.

III

Я не могу ничего поделать, придётся ещё раз подтвердить то, о чём я писал ранее: сердце моё сжигает боль, над моей удручённой душой витает пепел, и мне стыдно за это. По-прежнему я не могу писать про то, что хочется, и вынужден писать совсем про другое. О Танит, верни моим словам крылья, клюв и когти! Позволь мне снова ощущать дерзкие перескоки от паруса к крыльям и обратно! Однажды Ганнибал предстал передо мной в виде открытой книги. Я уже коротко упоминал об этом. Уверяю вас: речь идёт не о бреде помутнённого высотой сознания. Ты, Ганнибал, наслаждался жизнью, лёжа на небольшом карнизе, задержавшем твоё падение. Твой страх сгорел от испытанного тобой страдания, а страдание это было поглощено твоей способностью выстоять. Тебя охватило головокружительное счастье от живительного ощущения себя человеком, которому всё равно: быть или не быть. Твоя жизнь свершилась. Сколько бы ни прожил, тебе не превзойти теперешнего себя, не добиться большего счастья — счастья победы над собственным страхом и избавления от него.

Всё это продолжалось довольно долго, о чём мне не следует умалчивать. После Родана мы двигались вдоль Исары, которая текла на северо-восток — к Италии, во всяком случае, к Альпам; наш поход принял таким образом более разумное направление, считало воинство. Независимо от того, шли мы по самому берегу или поодаль от реки, в местности, по которой проходил наш путь, неизменно ощущалось главенство этих водных артерий. Мы часто поглядывали в сторону воды, отражавшей цвет неба. Река превосходит озеро по своему раскрепощающему воздействию. Река всегда в движении, и она нескончаема по своей длине. Фактически река состоит из двух потоков, если можно так выразиться, — из рекообразного и озерообразного. Озерообразный поток ближе к берегу. На первый взгляд вода вообще почти не движется. Дальше — и иногда у другого берега — она течёт с более или менее постоянной скоростью. Это вода из крупных и мелких притоков. По цвету она светлее более спокойного потока. Бывает, что светлые воды вовсе белеют либо приобретают оттенок грязи, которую несут с собой притоки. Можно также сказать, что у реки есть активная и пассивная стороны. Один берег женственен, там река оставляет свой ил и тину. Этот берег отлогий и похож на луг. Он более плодороден. Второй берег мужской, река подтачивает его, и потому он нередко выше, более обрывист и изъеден. Если река извивается, мужской и женский берега как бы меняются местами. Если в реке преобладает быстрый поток, она пульсирует, словно дрожащее крыло.

Наконец мы вступили в сами Альпы. Тут я обнаруживаю, что реки текут, подчиняясь прихоти гор. Однако, принуждённые к повиновению, реки проявляют непокорность в виде мелких укусов и подтачивающих наскоков на скалы. Вода сильна уже самим своим непрестанным движением, и сила её растёт, если поток несёт с собой песок, гальку или булыжники. Река вгрызается в камень своего ложа и шлифует его, она продлевает долины и вымывает глубокие ущелья; сплошь и рядом встречаются скалы, на поверхности которых ясно различимо прежнее русло. Между горами и реками идёт, можно сказать, постоянная война. Стороны пытаются сломить друг друга.

Для человека, внимательного к знакам, которые подаёт природа, не может быть неожиданностью изменение ландшафта. Такой человек знает, чего ожидать, прежде чем изменение бросится в глаза. Быстрота течения и ширина русла, плодородность долины, растущие по берегам деревья и травы — всё указывает на то, что за горизонтом должна произойти смена декораций. К северу от Оранжа природа посуровела. Один за другим исчезли малейшие признаки юга.

Идти по долине Исары становилось всё труднее. Мы продвигались вперёд ценой неудобств и больших усилий. У нас на глазах русло реки сужалось, она извивалась и теснилась между скал, бросалась в атаку на каменные преграды, швыряя нам в лицо клочья пены. Исара показывала свой неровный и капризный норов. Она то исполняла бешеный танец, виляя из стороны в сторону и вздымая над головой колышущиеся покрывала, то вдруг, смирившись, представала перед нами тёмным, едва ли не чёрным зеркалом. Высокие горы подступали всё ближе и ближе, усложняя наше продвижение против течения, всё вверх, вверх и вверх. Мы по себе замечали, как гора определяет направление и скорость воды. Исара не могла более сама решать, где ей оставлять накопившуюся грязь или вгрызаться в скалу. Ей приходилось избавляться от ила там, где это было возможно, и подтачивать то, что попадалось под руку.