Ганнибал-Победитель

Конечно, Тир, матерь Карфагена, не выходил у нас из головы, мы думали о его судьбе как под властью Александра, так и прежде того. Честно признаться, восточные финикийцы заставляли наши сердца обливаться кровью, а нас самих — испытывать чувство стыда. Мы не были достаточно сильны, чтобы спасти их от унижения. К сожалению, они поддались чуждому владычеству не только чисто внешне, но и глубоко внутренне. Языки и божества смешались у них в такую кашу, от которой нам делалось не по себе. Если в былые времена они служили для нас светлым примером, то теперь мы уже давно отворачиваемся от них.

Среди иудеев мои предложения не находили ни малейшего отклика. Никто не соблазнялся на них, хотя я не один раз ходил в их кварталы и переговорил со множеством людей. Может быть, я держался надменно, а в тоне моём сквозило пренебрежение? Трудно сказать постфактум. Однако помню, что меня подвергали форменному допросу. Кто такой? Откуда родом? Как зовут моего отца? Куда я направляюсь? Для чего мне или тем, кто послал меня, творение великого пророка, внушённое ему Яхве? И прочая, и прочая, всё в том же настырном духе.

Я встал напротив синагоги. Там мне тоже дали от ворот поворот, хотя я заверял всех, от большого ума или от дурости:

— Нет же, я не из Серапиона. Я карфагенянин.

Почему Серапион? Просто у меня засел в голове этот необычный птолемеевский пантеон, и его название само сорвалось с моих губ. Сие культовое сооружение было построено по всем правилам астрологии, и ночные ритуалы совершались там в направлении Регула из созвездия Льва, а дневные проводились так, что в заданное время лучи солнца падали на божественные уста. Оставалось лишь чуть растянуть молитвословие или ускорить его, и тогда достигалось полное совмещение.

Нет, достать Иезекииля на иврите не представляется возможным. А что я думаю об иудеях александрийской диаспоры?

   — Что они, в отличие от карфагенян, отвергли родной язык, — с горделивой запальчивостью произнёс я. — Вы говорите только по-гречески. Вы даже забыли, что наши языки состоят в близком родстве и что без финикийцев книжные свитки вообще не появились бы на свет. Только благодаря нам, пунийцам, я сейчас стою и выпрашиваю у вас книгу на иврите. А меня ещё охаивают и гонят взашей.

   — Многие из нас знают иврит, — услышал я в ответ.

   — Но не ты! И не многие. В противном случае зачем вам было бы переводить священные книги на греческий?

Я снова настроил людей против себя и решил впредь быть осмотрительнее. Больше я уже не справлялся об Иезекииле по-древнееврейски. Теперь я стал спрашивать исключительно греческий текст и очень быстро наткнулся на него. Однако цену за книгу заломили несусветную. Мой едва ли не кровный родственник ласково спросил: неужели я не понимаю, какая это редкость — Иезекииль по-гречески? Взбешённый, я повернулся и ушёл. Мои поиски всё больше напоминали выклянчиванье милостыни. Иезекииль на иврите был столь же немыслим в моих руках, как лики богов в синагоге.

В ушах у меня звенели слова:

«Ваши боги — истуканы, сотворённые нечистыми человеческими руками, все они ложь, ибо в них нет духа, они отбрасывают густые тени, которые движутся за солнцем. Как может что-либо бессмертное осквернять землю тенью и бездушным мраком?»

«О, Великий Мелькарт, о вы, Небесные Супруги, помогите мне!» — воскликнул я про себя. Однажды, сумеречным вечером, я таки удовольствовался Иезекиилем на греческом, выговорив неплохую уступку в цене и попытавшись успокоить себя, хотя так и слышал колкости, которые мне достанутся по этому поводу от отца.

На следующее же утро я напал на след высокопарного и скучного творения Платона. Я ведь нацелил на его поиски своего друга библиотекаря и кое-кого ещё, пообещав им награду за труды. Но это скорее был не след, а следок величиной с горчичное зёрнышко — там не за что было уцепиться. «Дайте мне что-нибудь более весомое, — взмолился я, — или хоть ниточку, но с достаточно сильным запахом!» И что вы думаете? Нежданно-негаданно я получил не ниточку, а целый клубок, причём весьма запутанный; от него разило за версту, и хлопот с ним оказалось будь здоров.

Ко мне в дверь влетела безумно говорливая пожилая особа, которая первым делом схватила меня за руку и осыпала её бесчисленными поцелуями. Ну конечно, у неё есть рукопись «Тимея», подлинный бич и проклятие, которое «свело в могилу» её «бедного старика».

   — Я сама из-за неё чуть не протянула ноги! — вопила женщина, распуская нюни не хуже заправской плакальщицы. — Ты только посмотри на несчастную старуху! Вот до чего довела меня сия анафемская...

Она снова кинулась целовать мне руки, щекоча тыльные их стороны отвратительными чёрными усиками. «В её дряблых щеках скрываются скулы величиной с грецкий орех», — отметил про себя я.

   — Не иначе как двести бочек масла извёл он на сей труд, цельную жизнь просидел, пытаясь истолковать то, что не поддаётся толкованию. Ребёночка ни одного мне не подарил. Каково теперь мыкаться старухе, которая не может опереться ни на одно дитё?!