Ганнибал. Роман о Карфагене

Позднее мы решили пойти погулять и, миновав несколько жалких рыбацких хижин, забрались на скалы близ мыса Камарт. Они прямо подступили к стене, защищавшей Карт-Хадашт с моря. Мы долго дразнили чернокожих стражников с короткими копьями в руках и широкими мечами на поясе. Однако они не понимали по-пунийски и в ответ лишь ухмылялись и плевались.

Солнце зашло слева от нас, и на более отдаленном восточном берегу бухты вершины окрасились багряным цветом. По отливавшей медью водной глади медленно, словно насекомое, у которого оторвали одну или две ноги, ползло военное судно. Вскоре оно войдет в гавань, и стена скроет его от нас. Я долго смотрел вслед кораблю, чувствуя, как что-то дергается в моей груди. Теперь я знаю, что это была неукротимая любовь к дальним странствиям и конечно же к морю.

Всякий раз, когда мне снится этот сон, я просыпаюсь с ощущением, что в моей груди что-то дергается и напрягается. Даже за восемьдесят лет я так и не смог утолить эту жажду. Я объездил великое множество стран, познал нравы и обычаи многих народов. Я пил их вина, слушал их песни, их забавные и страшные истории, торговал их товарами и совокуплялся с их женщинами. Все это было прекрасно, и всем этим я полностью насытился. Но море… ласкающий кожу ветерок над чуть колеблемой легкой зыбью соленой водой заполняет все вокруг резким запахом гибели. Тому подтверждение — качающиеся на волнах доски, выброшенные на поверхность водоросли, мертвая рыба, обрывки парусов. Где бы я ни вдыхал этот запах, будь то на берегах далекой Тапробаны или далеко-далеко по ту сторону Столбов Мелькарта [49], — всегда он преследовал меня во сне. Просто поразительно, что обоняние обладает поистине божественной властью над душой. Но ведь ни один из известных мне народов не воздавал носу божественные почести.

Я никогда не имел ни времени, ни возможности для того, чтобы попытаться вникнуть в тайный смысл так часто повторяющегося сна о так славно проведенном времени неподалеку от мыса Камарт. Не занимался я и разгадыванием загадки собственной души. Наверное, в определенном отношении она схожа с гордиевым узлом, который, как известно, можно было только разрубить [50]. Иначе говоря, для постижения ее тайны потребуется вмешательство извне. Тем не менее мне кажется, что я многое понял из этого сна. В наши дни на покоренных легионерами и подчиняющихся римскому Сенату землях есть только два сорта людей: римляне, считающие себя господами, и все остальные, обязанные им прислуживать. В моем же сне, несмотря на все различия, мы все были равны между собой — и чернокожие стражники, и иудей, и оба пуна, и я — сын метека [51], выходца из Греции.

С этого дня для нас также началась совсем иная жизнь. Перемены бросались в глаза уже по дороге домой. Оказывается, в промежуток между предвечерними часами и заходом солнца поступили новые сведения с полей сражений Великой Сицилийской войны (позднее мы — пуны — называли ее Первой Римской войной), и Совет издал новые распоряжения. Надлежало расширить и расчистить запущенный ров, окружавший город. Множество рабов, пленных и брошенных им на помощь воинов поднимали со дна плиты земли и каменные глыбы или устанавливали за рвом колья с бронзовыми наконечниками. Слышались крики, грохот, звон, скрежет. Люди сновали взад-вперед как муравьи. Лучи заходящего солнца отражались на залитых потом лицах, а также обнаженных плечах и спинах. Они казались отлитыми из меди. Нестерпимо воняло разогретой смолой.

— Похоже, мы готовимся к осаде… — Бостар посторонился, пропуская пятерых рослых, плечистых ливийских пехотинцев во главе с командиром в шлеме. Своим жезлом он показывал им, куда следует вынести из ворот огромное бревно.

В суматохе мы потеряли Даниила, которому, впрочем, не нужно было возвращаться в город. Я взобрался на парапет и огляделся. Всю рыночную площадь заполнила голосящая толпа, в которой отчетливо выделялись купцы, спешно собиравшие свои товары, и ремесленники, закрывающие свои мастерские. Далее виднелись плоские черепичные крыши многочисленных, выросших за эти годы на окраине Карт-Хадашта домов. И наконец, заслоненные кипарисами, выжженные солнцем пыльные равнины. Над ними низко висел в воздухе черно-красный шар заходящего солнца. Он напоминал мне чей-то огромный злой глаз.

Сделанные из плотно пригнанных бревен и окованные полосами железа огромные створки главных городских ворот были широко распахнуты. Пройдя полукруглую арку, мы вышли на заросшую по обеим сторонам густыми зарослями кактусов и, как обычно по вечерам, довольно спокойную улицу и сразу же снова столкнулись с отрядом ливийских наемников в испачканных грязью и известью одеждах. Несмотря на жару, они предпочли не снимать свои горностаевые шапки. Лица многих из них были покрыты ссадинами.

— Откуда они идут? — У Итубала на лице опять появилось глупое не по годам выражение.

— Неужели стену со стороны Бирсы также приказано укрепить? — голос Бостара сорвался на хрип. — Значит, действительно произошло нечто страшное.