Ганнибал. Роман о Карфагене

Под Грументом Антигону больше всего запомнился топот закованных в броню коней. Страшный таранной силы удар катафрактов, неожиданно для римлян вырвавшихся из середины шеренг галльских копейщиков, опрокинул гастатов и «передовых». За ними в ряды триариев врезались пешие галлы и иберы. Римские пехотинцы дрогнули, окончательно рассыпали строй и побежали по вязкой от крови земле, спотыкаясь о тела своих и чужих и роняя оружие и щиты. Бросившихся им на подмогу римских всадников вылетевшие из-за холмов нумидийцы легко сбивали дротиками с коней. Они метали их с двух рук, быстро опустошая наплечные чехлы. В последовавшей потом сече Антигона поразила ловкость Бонкарта и его превосходное владение мечом. Начальник конницы, ворвавшись в самую гущу кровавого побоища, отважно вступил в схватку сразу с четырьмя конниками. Сделав ложный выпад, он срубил одному голову и, два раза крутанув коня на месте, уложил еще двоих. Четвертый римлянин в панике бросился прочь и тут же вылетел из седла с вонзившейся в шею по самое оперение стрелой. Наконец римская конница сначала медленно, будто нехотя, а потом все быстрее и быстрее начала уходить к отрогам гор.

Во всех последующих столкновениях консулы были уже вынуждены через час-другой отступать. Смешивалась, поворачивала обратно и бежала врассыпную римская пехота, припадая к гривам коней, чтобы уберечься от стрел и дротиков, уносились назад всадники. В результате Клавдий Нерон предпочел встать лагерем на другом берегу Ауфида и просто перекрыть все переправы и дороги, ведущие на север и запад. Всю ночь легионеры расставляли палатки, рыли кирками ров, возводили позади него высокий земляной вал и укрепляли его копьями. Однако уже следующей ночью пехота Ганнибала стремительным потоком устремилась на это укрепление. Солдаты несли бревна, охапки хвороста и громоздившиеся на щитах кучи земли. По сложенному довольно быстро мосту в римский лагерь ворвалась конница и, не ослабляя натиска, понеслась дальше. Вслед за нею пошли пехотинцы, нанося удары мечами, копьями и окованными железом дубинами, способными сокрушить любую римскую броню. В итоге войско Ганнибала обосновалось на обоих берегах реки. На всех переправах были выставлены его сторожевые посты.

В лагере Ганнибала царило радостное возбуждение, и лишь стратег сохранял трезвый и ясный ум. Он приказал постоянно тревожить римлян набегами, посылал конных разведчиков выяснять положение на дорогах и запретил предпринимать какие-либо необдуманные действия. По вечерам в расположенных неподалеку друг от друга вражеских станах ярко полыхали костры, днем же то и дело происходили стычки между небольшими отрядами и легковооруженными пехотинцами. Так продолжалось вплоть до самого вечера, когда римляне прислали Ганнибалу страшный подарок.

Тогда никто толком не мог понять, что же произошло, но позднее, по рассказам немногих уцелевших очевидцев, удалось воссоздать более-менее полную картину событий. Гадзрубал без особых усилий перешел через Альпы, собрал в Северной Италии галлов и лигуров и, имея теперь под началом свыше сорока тысяч воинов и сорок слонов, двинулся дальше, намереваясь выйти на Фламиниеву дорогу. Однако римлянам удалось перехватить его гонцов — четверых галлов и нумидийца. И тогда Клавдий Нерон принял неожиданное и очень смелое решение. Он распорядился оставить в лагере лишь небольшое количество воинов, строго наказав им как можно громче шуметь и жечь костры, чтобы противник подумал, будто армия консула не тронулась с места, а сам с шестью тысячами пехотинцев и тысячью всадников спешно двинулся на север. Неподалеку от реки Метавр он соединился с армией другого консула — Марка Ливия Салинатора. Все попытки Гадзрубала избежать сражения с превосходящими вражескими силами оказались тщетными. Знающие местность проводники предали его и сбежали ночью, не привыкшие к дисциплине галлы внесли еще большую неразбериху, и Гадзрубал, потратив целый день на безуспешные поиски брода, был вынужден дать бой в крайне невыгодных для него условиях.

Вечер опустил на горы темно-синие тени. Ветер с воем раздувал огни затухавших костров и крутил по земле клубы дыма. Антигон сидел у огня, погрузившись в раздумье, и очнулся только при виде двух ливийцев, робкими шагами приближавшихся к нему.

Оставить сторожевой пост они могли только при чрезвычайных обстоятельствах. Что это были за обстоятельства, Антигон понял через несколько минут, заглянув в принесенный часовыми кожаный мешок. Но первым это сделал Гимилькон. Ноги пупа тут же подкосились, а озаренное красным отблеском лицо вдруг стало пепельно-серым. Грек в свою очередь сунул в мешок руку, угодил во что-то липкое, мельком посмотрел внутрь и отшатнулся.

— Я сейчас пойду к нему, — Лицо его исказилось, окровавленные пальцы затряслись мелкой дрожью.