Ганнибал, сын Гамилькара

Пращники дружно прыснули: ну и смешной этот Ахилл, смешной и смелый, весь в рубцах – драчливая собака.

– Я ушла, – сказал он и заторопился куда-то.

Гэд сказал:

– Даже грек не понимает грека. А куда уж нам!

Бармокар настроился на серьезный лад. Было заметно, что некий червь гложет его душу. Что-то сказать не может – может, не хочет. Но и промолчать трудно, потому что уж очень настырный этот червь.

– Командующий сказал на сходке, что кто не желает идти в поход на Рим – может уехать к себе. Сказал он?

– Да, сказал, – подтвердил Гэд.

– Эти слова запали в душу…

– Тебе? – удивился Гэд.

– Почему бы и нет! А тебе?

– Мне – нет. – Гэд выпрямился во весь рост. – Я пришел сюда завоевывать, а не рыбу удить.

– Золота захотелось?

– Почему бы и нет!

– Много золота?

– Чем больше – тем лучше.

– И тебе римляне отдадут его?

– Они самые.

– Ты уверен?

– А ты?

– Я – нет, – признался Бармокар.

– И тебе захотелось смыться?

– Нет – уехать. С разрешения.

– В Карфаген?

– Домой. Рыбу ловить. Это дело верное.

– А я-то думал… – Гэд почесал затылок, – А я думал, что ты другой.

– Какой – другой?

– Настоящий пращник. Боец.

– Кто же, по-твоему, я теперь?

– Ты? – Гэд подбирал подходящее слово,

– Говори, говори, Гэд.

– Обыкновенная вша.

– Вша или вошь?

– Все равно как! – Гэд возмутился: – Карфаген посылает нас сюда, надеется на нас, ждет многого от нас, командующий надеется… А ты?

– Если разговор об отъезде серьезный…

– Командующий всегда держит свае слово.

– Тогда я уеду. Жизнь мне стала дороже, Гэд. Возможно, это к старости.

– Не к старости, а к глупости, Бармокар.

– Понимаешь, Гэд, есть во всем этом что-то от вавилонских сказок… Галлия, Альпы, Этрурия, Кампанья, Рим… Какие слова он еще говорил?

– Не помню, – буркнул Гэд.

– Чего стоят одни Альпы! Снеговые шапки, говорят, под небеса уходят, а ты – переходи через них. Не сказка?

Гано Гэд молчал.

– Переходи вместе со слонами, конями, сушеной рыбой и вяленым мясом. Словом, катись через горы прямо в Рим! Это ли не сказка?

– Нет, вовсе не сказка, – возразил Гэд. Он поднял указательный палец. – Учти: Ганнибал не из тех, кто морочит голову сказками и разными там небылицами. Он же сын Гамилькара. А кто был Гамилькар? Мне рассказывали бывалые воины: он говорил – слово его не расходилось с делом. Вот как, брат мой.

– Я хочу домой, – уныло сказал Бармокар.

– Соскучился?

– Нет.

– Так в чем же дело?

– Не хочу умирать в Альпах.

Гано Гэд аж подпрыгнул – так он поразился этим словам своего давнишнего друга.

– Да, – внятно повторил Бармокар, – не хочу умирать.

– В Альпах?

– Даже в Иберии. Хочу домой!

«Что с ним?» – подумал Гэд. Ему даже стало жаль своего друга, который готов променять жизнь ратную на постылую жизнь карфагенского рыбака.

– Ты думаешь, нас отпустят? – спросил Бармокар.

– Будет так, как сказал Ганнибал.

Бармокар взглянул на друга немножко недоверчиво и сказал про себя: «Можно подумать, что Гэд беседовал с командующим». И ему стало нехорошо.

– Можешь доложить сотнику о нашем разговоре….

Гэд щелкнул пальцами:

– Ты с ума сошел! Что я – доносчик, что ли?

Вдруг из-за угла пекарни показался сотник – такой огромный дядя, для которого высшей ценностью в свете были прочный солдатский башмак и крепкое копье. И когда тот приблизился, Бармокар крикнул ему:

– Уважаемый Мато, можно тебя?..

– Зачем он тебе? – насторожился Гэд.

– Сейчас узнаешь. – И Бармокар обратился к сотнику: – У меня просьба.

Сотник ухмыльнулся, жадно поглядел на сумки пращников.

– Мато, хочу домой.

Сотник вскинул густые брови, хмыкнул:

– Ты это взаправду?

– Да.

– Прямо сейчас?

– Нет, можно и завтра. И послезавтра.

– И ты тоже? – спросил сотник Гэда.

– Я пока в своем умишке.

– Так вот, – сказал сотник Бармокару, – скажи писцу, чтобы внес тебя в список этих самых. Трусоватых. – И присвистнул, как уличный карфагенский мальчишка, который хочет показать, что дело имеет с сумасшедшим. И потопал дальше, стуча любимыми прочными башмаками.

– Слыхал? – злорадно спросил Гэд.

Бармокар кивнул.

А в это самое время Ганнибал беседовал со своим братом Магоном. Магон оброс волосами, отчего голова его, и без того большая, стала точно ливийский волосяной мяч – огромной, черной. А бороду он брил, причем тщательно, прекрасным финикийским ножом. Глаза его хитровато поблескивали, как у галльского лесного божка, – он очень любопытствовал, о чем это хочет говорить с ним брат. (Ему намекнули, что речь пойдет не о походе на Рим. Так о чем же будет она?)

Ганнибал расхаживал перед ним в короткой льняной египетской рубашке, белой, как снег в Альпах. Обут он был в мягкие башмаки, сработанные в Карфагене. В таких башмаках человек может двигаться неслышно, как леопард или кошка.

– Магон, – начал Ганнибал, – ты, надеюсь, понимаешь, где находишься… Не в Карфагене. И не в Риме. Там ты можешь вести себя как угодно, делать что угодно – хоть на голове стоять. А здесь на тебя смотрят воины, те самые воины, которые завтра пойдут умирать. И за тебя в том числе.

– За меня? – удивился Магон.

– За Карфаген, Магон. А ты, надеюсь, не отделяешь себя от своей родины. Так вот, смотрят на тебя воины – и что же они видят?

Магон насупился, уронил голову на грудь. Молчал.