Гапландия

«Это ж, вроде, не он». Я это, я! Майор раздражается: «Ёптыть! Точно, не он! Не ты? Нет? Так какого хуя ты нам полдня мозг ебешь? Пшел вон! Пиздюлей ему дайте на ход ноги».

Потом ты выходишь из отдела на улицу, ребра болят, под ребрами – фарш, отковыляешь подальше, подышишь, подышишь и поймешь, что вот она какая – свобода. Дышишь. Ни гари, ни резины. Как же хорошо – то! Свобода!! А ребята из службы опеки, все-таки, молодцы. Разобрались. Судьба перебесилась. Перебродила неволя в озоновый воздух. Я здесь, я вот он! Неимоверный парящий кайф.

Такие размышления у памятника герою. А я совсем не герой. И сигарета истлела, пепел осыпался. Осыпалась сегодня моя смелость. Предполагаемая. А монумент Матросова гениально величествен – четырехметровый черный монолит с надписью: «аппарат абонента выключен». Парк Памяти, ранняя весна, которая пройдет. И память пройдет, всему свое время. Снег под елкой лежит кусками. Но уже собирается, готовится под землей, скоро взорвется трава. Мрачный памятник, за ним – волглая тропинка, ведущая домой.

Тут меня и застукали. Вижу: идут консьержи. Торопятся, таращатся на меня Пригорин с жующим капралом. Конечно, оторопел. Отступил от постамента, засунул руки в карманы, нос опустил в воротник, словно пытаясь спрятаться.

– Шэлтер? – удивленно говорит Пригорин

– И снова круврагийки вам, – язвит капрал.

Я лепечу, что меня отпустили, все выяснилось, разобрались. И голосок мой далекий такой, заискивающий.

– Произошла ошибка, – говорю уже тверже.

Пригорин набирает номер, делает два шага в сторону. Я молчу, ощупываю языком верхнюю десну – авторитетное занятие, не правда ли?

– Что он вытворил этот Матросов? – спрашивает меня капрал, тыча в обелиск электрошокером.

Недалекие же люди патрулируют улицы! В школе учили, как Павлик Матросов завел диверсантов в лесную чащу. И фильм про это есть.

– Анатольич! А жопу от стула раз оторвать!? – ругается Пригорин в телефон.

Капрал достал знакомые наручники, но оглядел мой подтаявший страх и убрал браслеты обратно в карман.

– Ща, пробьем, – говорит. – Коли все путем, то пойдете по своим делам.

– В парке гуляет… а что думать?! – орет Пригорин. – Что?! Алло!.. а… понял.

Я понимаю, что меня сейчас возьмут под руки и отведут обратно. Уже не так страшно, но странно и неряшливо все происходит.

– Шэлтер! Пройдемте, – командует Пригорин и поясняет напарнику. – Возвращаемся в отдел, неразбериха вышла.

– Пердимонокль, – подтвердил образованный капрал, снова щелкая браслетами.

Скульптура провожала нас дремучим и грозящим взглядом. Сумрачно-горький парк тоже не ликовал. Патрульная тесла с приветливо открытой дверцей стояла на пешеходной дорожке, погрузившись одним колесом в мелкую льдистую лужицу. А со стороны входа в парк шла девочка лет семи в шапке с помпоном и ранцем на спине, она упоенно ела мороженое из вафельного стаканчика. Мороженое даже выглядело звонко, стаканчик даже со стороны – хрустящий, зачем на ходу?! Остановись, и не спеша, смакуя. Зубы заломит – не страшно. Совсем не страшно. Мне в детстве бабушка – словно всю строгость возможных воспитателей демонстрировала – запрещала многое, сладости в том числе. А я, нерадивый ребенок, не ел в школе котлету на завтрак, копил эти самые углеводы. Каждый день в мобильный банк смотрел: сколько там? И дней через восемь личный кабинет озаряется нужною цифрой – ура! – готов экран смартфона целовать. И после школы захожу в магазин. Не представить с каким высокомерием, с каким снобизмом я подносил запястный чип к терминалу на кассе, расплачиваясь за два стаканчика мороженного. Если было дело зимой, то съедал я только один, а второй заворачивал в мешочек и закапывал в сугроб. На следующий день, утром к первому уроку, и мы с Ермесом Олимбаевым по дороге сядем в куржак на сломанной карусели и кусаем по очереди. Зубы ломит – ничего, не страшно.

Вообще ничего не страшно, все лучшее уже было.

В патрульной машине стоял важный запах кожаных кресел. В первый раз я его не заметил. От капрала еле уловимо тянет чесноком вперемешку с ментолом. Консьерж Пригорин в этом плане нейтрален, но он мягкий и удобный, нет твердости в плече. Еще и отстраняется, когда я к нему приваливаюсь.

– В каком преступлении я, собственно, обвиняюсь? – спрашиваю, напустив в голос иронии, как это делает Сыщик из сериала.