Гапур — тезка героя

— Как это — был? — В голосе бригадира зазвенела сталь. — Я вас очень уважаю, тетушка Хагоз, но должен все-таки заметить: не к лицу вам юлить…

— Это что же за слово такое — «юлить»? — растерялась бабушка.

— Юлить — значит обманывать, — уточнил Джабар.

— Выходит, я обманщица?! — вскричала бабушка.

— Выходит, так, — спокойно сказал бригадир. — Ослик ваш — тут и говорить нечего. И вот на этом ослике сегодня ночью пытались вывезти с колхозного тока подсолнечные семечки. Как говорится, факт воровства налицо… Мне одно только не ясно: сами вы этим делом занимаетесь или кому-то другому поручаете? Вора мы спугнули, а ослик, только его распрягли, к вашему дому направился…

— Гяур ты! — прервала Джабара бабушка. — Шайтан, проклятый богом! Не даст тебе аллах счастья, коли ты такие слова говоришь! Да как ты смеешь называть меня обманщицей? Я тебя спрашиваю: как смеешь? Язык у тебя без костей!..

Бабушка частила, как пулемет. Запас слов у нее был — что семечек на колхозном току. И она говорила бы целый день, если б ее не прервал осел. Он вдруг поднял морду, уставился на бледнеющие звезды и затрубил на всю улицу: «И-аа! Иоо-аа!!»

Как только он замолчал, Джабар, словно бабушка и не ругала его, невозмутимо повторил свой вопрос:

— Так чей же это ослик, если не ваш?

— Касумов! — вскричала бабушка. — Теперь он принадлежит вору и мошеннику Касуму! — Бабушка ткнула пальцем в грудь бригадиру. — Клянусь аллахом, ты недалеко ушел от этого презренного Касума! Я прожила на свете почти семь раз по десять лет, но никто и никогда не посмел назвать меня обманщицей! Ты ответишь за это перед богом и перед людьми! Знай, ответишь!..

— Ладно, говорите что хотите, — сказал Джабар. — Я пошел в правление, там во всем быстро разберутся…

Он повернулся, как на пружинах, и зашагал к правлению. Видно, разозлился. За ним поплелся ослик.

Бабушка долго не раздумывала — переоделась и отправилась вслед за Джабаром. До самого обеда ее не было. Я даже беспокоиться начал. Наконец во дворе послышались ее быстрые шаги.

Я не дал ей отдышаться, засыпал вопросами.

— Ну, разобрались в правлении?

— Разобрались. — Бабушка кивнула. Лицо у нее было горячее, возбужденное. — Я не зря говорила: божий гнев обрушится на землю, по которой ходит этот презренный Касум!

Я понял эти слова по-своему.

— Он умер? — испуганно спросил я.

— Кто тебе сказал, что он умер? Жив-здоров…

— Ты ж говоришь, божий гнев обрушился…

Бабушка насмешливо смерила меня глазами — от ног до самой макушки. Она глядела на меня так, будто я был муравьем.

— Все ты понимаешь, а прикидываешься глупым, — сказала она. — Божий гнев — не камень с неба и не яма на ровном месте. Божий гнев — гнев народа! Понял, дуралей?.. Сегодня вечером в клубе Касум перед людьми ответ держать будет…

После обеда я побежал к Сулейману. Мы помирились, и я хотел рассказать другу о проделке Касума. Только Сулейману ничего не надо было рассказывать, потому что он о всей этой истории побольше моего знал, — я же вам говорил, тетя Напсат работает уборщицей в правлении колхоза, к ней все новости стекаются.

Мы решили пробраться в клуб. Раньше нам всегда помогал папа Сулеймана. А теперь вдруг отказался. Взглянул на нас хмуро и объяснил, что, по его мнению, мальчишкам на суде делать нечего.

Около клуба стояли молодые ребята с красными повязками на рукаве — дружинники. Они рыскали в толпе строгими и зоркими глазами. Если какой-нибудь мальчишка вроде нас пытался проскользнуть в зал, дружинники быстро извлекали его из потока и, легонько шлепнув по затылку, направляли домой.

Нет, мимо них не проскочишь!

И все-таки мы с Сулейманом ухитрились кое-что увидеть и кое-что услышать.

Окна в клубе так высоки, что до них даже взрослому не дотянуться. Мы решили сделать так: сначала Сулейман встанет мне на плечи и заглянет в окно, потом я стану ему на плечи и тоже загляну.

А что, здорово придумано!

С большим трудом Сулейман вскарабкался мне на плечи. Тяжелый он: худой-худой, а веса много. Меня даже чуточку шатало от его веса.

— Ну, что там? — спросил я у Сулеймана, когда он уставился в окно.

— Вон мама моя сидит! — обрадованно заговорил он. — И папа рядом с ней…

— Да я не про них спрашиваю! — задыхаясь от тяжести, сказал я. — Ты что, дома на маму и папу не нагляделся? Касума привели?

Сулейман вытянул шею.

— Не видно его…

— А судья кто?

— Дядя Темирсолта́, механик…

— Ну что еще? — хрипя, спрашивал я.

— Ничего, — ответил Сулейман.

— Как это — ничего? — загорячился я. — Ведь суд идет!

— Чего там — идет, — пренебрежительно сказал Сулейман. — Рты разевают да руками машут, вот и все…

У меня уж плечи стонали от Сулеймановых ног. Я не выдержал.

— Слезай, — сказал я. — Теперь я погляжу.

Я взгромоздился на плечи Сулеймана и заглянул в окно. И тут мне сразу бросилась в глаза мамина косынка: на ней башни Кремля нарисованы, а еще ракеты.

— Вон мама моя сидит! — поспешил сообщить я Сулейману.

Честно говоря, ничего интересного я больше не увидел. Бабушка, механик Темирсолта и Касум сидели где-то в стороне, куда мой взгляд не доставал.