Гапур — тезка героя

Неожиданно народ заволновался. Я заметил, как мама в возбуждении привстала. В проходе мелькнула широкая фигура аульского милиционера — старшины Макиева. К нам донесся смутный гул голосов.

— Что там такое? — спросил Сулейман.

— Не знаю… Подожди, погляжу. — Я оперся на подоконник, хотел подтянуться, но вдруг сорвался и, вскрикнув, грохнулся на Сулеймана.

— Ой! — пискнул Сулейман, прижатый к земле.

— Чего ойкаешь, я ведь не нарочно, — сказал я, вскочив на ноги.

Мы из-за этого случайного падения чуть снова не поругались. Но, к счастью, все обошлось…

Суд над Касумом кончился поздно вечером. Бабушка и мама долго не могли успокоиться — все говорили и говорили. Я узнал, что Касума оштрафовали на пятьдесят рублей да к тому же отняли у него ослика. Могло быть и хуже. За воровство полагается тюрьма, объясняла бабушка, но судья Темирсолта пожалел семью Касума — как-никак у него пятеро детей…

Вообще бабушка уделила Касуму всего-навсего десять слов, а тысячу оставила для себя. Она повторила все, что говорила на суде.

Если верить бабушке, в клубе только и делали, что извинялись перед ней. Извинялся председатель товарищеского суда Темирсолта, который назвал бабушку «самым уважаемым и честным человеком в Сунжа-Юрте», и поэтому ему, мол, неловко ее беспокоить. Извинялся Касум. Извинялся бригадир Джабар.

Бабушка была довольна судом. Она сказала мне:

— Я буду молить аллаха, чтобы ты стал таким, как Темирсолта! Большого ума человек и к старшим уважение имеет…

«А зато — лысый!» — подумал я.

СЕДЬМОЙ ДЕНЬ КАНИКУЛ, ИЛИ ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ГОРНОЙ ИНГУШЕТИИ

Мы едем в Джерах! Целых три дня мы будем путешествовать по горной Ингушетии!

Я много раз катался на автобусе. И, не скрою, мне это нравится. Я люблю тяжелое и сильное дыхание мотора. Я люблю высунуть голову в окно и, прищурив глаза, встречать лицом порывы прохладного и тугого ветра. За окном проносятся телеграфные столбы, машины, стога сена, поля, угрюмые скалы, реки, люди, и чем больше я гляжу на все это, тем острее чувствую ток радости в теле…

А сегодня радость так и бурлит во мне. Я прямо не знаю, что с ней делать. Мне хочется поделиться ею с Сулейманом, который сидит рядом и с удовольствием уплетает куриную ножку; с Зарой, которая, как и в классе, устроилась впереди меня; с Гамидом Башировичем, который, облокотившись на раму, задумчиво смотрит вдаль. Даже Исрапилу я готов подарить кусочек радости — пусть пользуется, я не жадный.

Я улыбаюсь, вспоминая, как опростоволосилась Жовхар перед моим отъездом в Джерах.

Бабушка сначала не высказывала своего отношения к этой поездке. Но потом вдруг заявила, что никуда меня не пустит.

— Достаточно я за свою жизнь слез пролила, — говорила она. — Мужа потеряла, сына потеряла… И хотя внук у меня дуралей из дуралеев, я не желаю, чтобы он разбился о скалы…

Я доказывал бабушке, что ничего страшного не случится, не может случиться, — ведь с нами едет Гамид Баширович. Я говорил, что Гамид Баширович замечательный спортсмен, альпинист, что по горам он лазит, как кошка. Я вспомнил, кстати, как учитель однажды поднял одной правой две гири по два пуда, — неужели же такой силач допустит, чтобы с его учениками случилась беда? Не допустит!

Но бабушка не хотела принять во внимание альпинистские способности Гамида Башировича. И то, что он поднимает одной правой четыре пуда, тоже не вызвало у нее восхищения.

— Я уважаю Гамида Башировича, — заговорила бабушка. — Он хороший учитель. Но он не аллах, чтобы все предвидеть. Только люди, близкие к богу, способны проникнуть в замыслы аллаха. И эти люди сказали мне, что поездка в горы для моего внука опасна…

Ах, вот как! Я сразу понял, в чем дело. Это все козни Жовхар! Ну ничего, ей это даром не пройдет!

Не успел я так подумать, как в дверь постучали.

— Хьавола, — сказала бабушка. — Входите…

Ясно, это была Жовхар. Она вечно появляется, когда не надо.

Поздоровавшись, Жовхар присела и тут же завела медовым голоском:

— Я гадала на фасоли. Три раза бросала на белый платок фасолины, и все три раза белая фасолина скатывалась вниз. — Жовхар глубоко вздохнула. — Видно, не судьба Гапуру ехать в горы. Отобьется он от товарищей, пропадет…

Бабушка внимательно, пристально смотрела в рот Жовхар.

— Не судьба, — повторила она вслед за знахаркой. — Отобьется мой внучек от остальных… пропадет! — Последнее слово она сказала так жалостливо, будто я уже отбился и пропал. Бабушка повернулась ко мне: — Видишь? Как же я могу отпустить тебя с Гамидом Башировичем?

Я задумался.

— А на скольких фасолинах вы гадали, тетя Жовхар? — спросил я. Сейчас у меня был вид заправского знахаря. Я и сам удивлялся, как спокоен и ровен мой голос: я себя ничуточки не выдал.

— На скольких? — повторила Жовхар. — Конечно, на семи!

— Вот! — подскочил я от радости. — Вы гадаете на семи фасолинах, а на экскурсию едет двадцать три человека! Как же на семи фасолинах можно узнать, что случится с двадцатью тремя учениками?

Жовхар растерянно молчала.

— Потом вы сказали, что белая фасолинка три раза скатывалась вниз. Верно?