Гарабомбо-невидимка

– Музыку, музыку! – крикнул Астокури опешившим братьям Уаман и хлопнул в ладоши. Музыканты заиграли унылое танго «Южная Звезда», и учитель с учительницей затоптались на вымытом бензином, посыпанном опилками полу. Но все глядели только на Ремихио. Он скромно спрятался за учителей из Успачаки; однако те расступились.

– Музыку, черт!

Оркестр заиграл другой танец.

Никто. не смел открыть бал, и Ремихио, дойдя до середины зала, склонился перед зардевшейся супругой судьи.

– Разрешите искупить вину? – спросил он с чарующей улыбкой.

Донья Пепита стала такой пунцовой, какой не была со времен, когда царила на балах в Паско.

Музыканты взбодрились. Ремихио закружился по залу. Кто мог предположить, что немощные ножки так пляшут? Какая тут немощь! Он летал, замедляя ритм лишь для того, чтобы выбить дробь каблуками. Завороженные братья Уаман пели:

Ты сердца не береди
Невесте милой,
Скорей ее уведи
С моей могилы!

И, бередя сердце собравшимся, перешли на другой ритм:

Не надо мне гроба, венка, креста,
Ах, киньте меня в море с моста?

– Ну, дают! – веселился Астокури, считавший себя большим шутником. – До моря везти тоже недешево. И где там мост? Мы его лучше в речку…

Не надо страданий,
И горьких слез
Печальных литаний
И скорбных поз,
Терзаний и черных роз!..

Слезами станет

Морская соль,
В пучину канет
Былая боль.

В колокола

Ударит прибой,
Чайки стрела
Взлетит над тобой,
Над нашей горькой судьбой, ах!

Даже донья Пепита, поднаторевшая в танцах, едва поспевала за Ремихио. Завороженные братья играли не переставая, и только теснота в груди известила их о том, что они превзошли себя. Раздались радостные крики, небо стало алым, взвился фейерверк. Ремихио все плясал. Пот смывал уродство с его лица, нос выпрямлялся, становился тоньше, глаза обретали миндалевидную форму, исчезали последние, следы горестно-наглой улыбки.

Первыми заметили это дамы. Флор Сиснерос, первая красавица Янауанки, отказала Серафину де лос Риос и, жалуясь на мигрень принялась вздыхать. Амандита Сиснерос жадно ждала, что Ремихио ее пригласит, но Великолепный глядел только на Консуэло. Подойти к ней он не смел, пока капрал Минчес ласково не подтолкнул его. Тогда он зарделся.

– Разрешите?… Могу ли я?…

– Я польщена, – промолвила ослепленная Консуэло. На ней было до смешного короткое платье, в волосах ее почему-то красовался бант, а какие-то злые женщины намазали ей помадой не губы, а щеку.

Ремихио вывел ее на середину зала и улыбнулся музыкантам, ожидая пасодобля.

– Бодливой корове… – пробормотала Флор Сиснерос, и в словах этих, ко всему прочему, крылся намек на некоторую неуклюжесть счастливицы.

– Зависть гложет? – спросил Серафин де лос Риос.

– Нет, честно, он мог бы и лучше выбрать!

Сколько они танцевали? Ремихио нарушил чары возгласом: «Тут не повеселишься!» Распорядитель, сам Сиснерос, поднес ему пива, оркестр заиграл вальс. Но что-то было не так. Кавалеры чувствовали, что дамы танцуют слишком вяло, мечтая о том, с кем никто не сравнится. Именно в этот вечер расстроились многие помолвки. Женихи догадывались, почему и по кому вздыхают невесты, и бал кончился плохо. Серафин де лос Риос оставил донью Флор в самой середине танца (то было болеро, музыка Лео Марини), а через пять минут Карменсита Солидоро дала пощечину Мелесьо Канчукахе. Как ни старались жандармы, бал испуская дух. Дамы смотрели только на Ремихио!

С утра они побежали в булочную, как будто всем им захотелось хлеба, хотя круги под глазами говорили о бессонной ночи. Но тщетно! Ремихио появился лишь в полдень.

Печенье расхватали в один миг. Кавалеры сердились. Арутинго утешал их, уверяя, что все это фарс и скоро кончится. Но дни уходили, и фарс не кончался. Ремихио хорошел и хорошел. Его уже трудно было узнать. От нелепого, бессмысленного выражения лица осталась лишь какая-то отрешенность, печаль, что ли Да, он все хорошел. Кавалеры бесились. Посовещавшись несколько раз,они, под водительством одного из Солидоро, решились пойти к доктору Монтенегро. Сбиваясь, теряясь, утрачивая в секунды копившуюся неделями отвагу, они просили, чтобы доктор, первый из отцов города, вмешался и прекратил этот балаган.

– Какой балаган?

– Да сказки эти, что Ремихио-Дурак меняется. Пошутили, и хватит, доктор! Мы…

– А-га, а-га…