Гарабомбо-невидимка

А я все жил в ущелье Хупайканан. Знаете вы эти места? Ну и хорошо! Там дождь, дождь и дождь. Когда не лило, мы спускались вниз, собирали ламий помет. Летучих мышей можно выкурить только дымом. Хупакайканан – истинное царство этих гадов. В лощине почти и не сыщешь сухого места. А мы там жили. Держались мы одной надеждой: скоро лету конец.

– Гарабомбо, октябрь на носу, – сказала мне как-то жена моя, Амалия.

– Знаю.

– В октябре делят землю. Каждый октябрь дон Гастон распределяет участки.

– Знаю.

– Может, он забыл, что ты его обидел.

Летучие мыши сказали «плаф, плаф!». Я подбавил в огонь помету.

– Он не тебя одного прощает. Вспомни хромого Грихальву! Дон Гастон не выделил ему надела, а на другой год он поплакал, и дон Гастон его простил. Может, простит и нас. Пошел бы ты, а?

– Подумаю.

Я мало спал. А вдруг она права? И впрямь, что ж такого? Попытка не пытка. Утром я сказал ей:

– Амалия, я, скорее всего, пойду.

– Ты его проси, Гарабомбо! Может, ты исцелился… может, он тебя увидит и выделит нам земли. Что ж такого? А там посеем маис, разведем овечек! Чего не бывает?…

Сантос Хулка сказал мне, что распределять участки будут третьего числа, в лощине Микске. Я спустился вечером, накануне. В лощине был праздник. Пели рожки, гремели барабаны. Сотни мужчин, женщин, детей ждали рассвета. Часов в десять поднялся крик – приближался дон Гастон со своими зятьями и надсмотрщиками. Дон Гастон хорошо ездит верхом, конь под ним так и ходит. В этом году он выбрал гнедого по кличке Император. № 1 был на Колибри, № 2 – на Росинке, № 3 – тоже на кобыле, не помню, как ее зовут. Император пробежал рысью всю лощину. Дон Гастон Мальпартида остановил его и перекрестился.

– Во имя отца и сына и святого духа, приступим к разделу земель. Благословение на благочестивых!. Каждый получит участок и столько мешков семян, сколько у него детей. Пять детей – пять мешков; трое – три; а если детей нет, один мешок все же будет.

Народ поежился. Из одного мешка выходит пять мешков, ну – шесть. На год не хватит. Но никто не посмел возразить. И дон Гастон приступил к разделу.

– Отсюда и до того места, где остановится мой конь, сеет Франсиско Герра.

Император тронулся рысью, за ним – конь и кобылы трех зятьев. Мы побежали следом. Дон Гастон остановился метрах в ста.

– Отсюда и до следующей остановки участок семьи Гевара.

Император пробежал метров двести.

– Отсюда до тех камней участок Больярдо.

Мы побежали.

– Отсюда и до остановки участок Гусманов.

Так бегали мы все утро. Конь останавливался, где ему вздумается, а люди то горевали, то радовались, ибо иногда он заходил дальше, чем хотел бы хозяин, и тот смеялся: «Что ж, помог тебе Петр-апостол, значит, и бог благословит!» Но днем участки стали поменьше, а под вечер выходили истинные лоскутки. Наконец, осталось наделить землей бобылей и вдовиц. Было пять часов. Дон Гастон снял шляпу и перекрестился.

– Попросим у господа доброго урожая! Времена теперь тяжелые. Помолимся же вместе, чтобы бог нас не забыл. Чтобы не было засухи! На юге народ грешный, и у них нет ни капли дождя. Земля потрескалась от зноя. Люди бегут, селенья пустеют. Беглецы выходят на дорогу и просят перед смертью, чтобы путники пригрели их детей. Но путники не останавливаются на проклятой земле. Да не будет такого в Паско! Да посетит нас благодатный дождь!

– Помолимся, – сказал и зять № 1.

– Отче наш иже еси на небесех, – начал зять № 2.

Мы прочитали «Отче наш», и дон Гастон благословил нас. Старики опечалились. Один из них, Онорато Баррера, подошел к хозяину.

– А нам что дадите, дон Гастон?

– Вы уже не работники. В Чинче такой закон: кто долга своего не выполняет, тому нет и земли. Мало ее у нас! В моем поместье кто не работает, тот не ест. Мы не держим бездельников.

– Я не бездельник, – сказал Баррера. – Я служил поместью семьдесят лет, твой покойный отец свидетель. Мы больше не можем работать. Старость не грех.

Старик Иван Ловатон сказал:

– По твоему веленью я праздновал на свой средства праздники в общине. Я выполнял святую заповедь. Так я потратил все деньги. Мне не на что жить.

– Мы, женщины, работать не можем, – сказала вдова Леонида Сантьяго, – а детей кормить надо. Приходится сеять и нам. Дай нам земли!

– Поместье не купель со святой водой. Кто не выполняет долга, тому нет и земли. Не повезло вам, так не сетуйте. А не нравится у меня, ищите других хозяев: Я не держу!

– Ты не дари нам, дон Гастон! Смилуйся, одолжи участок!

Вдова Леонида Сантьяго вцепилась в серебряное стремя.

– В Чинче много лишних ртов. Земля не прокормит всех.

От такой нестерпимой гордыни сердце у меня загорелось. Я крикнул:

– В этом поместье не приютили бы и Христа! И встал перед теми, кто унижал себя мольбой.