Garaf

Гарав положил щёку на руки, скрещенные на прикладе арбалета. И стал думать про Мэлет — мысли были светлыми и пустыми, как прозрачная вода в тихой речке в ясный солнечный день. Других мыслей ему сейчас не хотелось…

…Кавалькада под яркими знамёнами начала переваливать через седловину холма с первыми лучами солнца. Впереди скакал всадник в пронзительно–зелёном плаще.

Руэта.

Гарав лёг удобней. Как можно удобней. Уперся ногой в заранее присмотренный камень и положил арбалет между заранее приготовленными камнями.

Что охраняет камень наших лиц?
Зачем звезда с росой полночной спорят,
Рождая ожиданье для убийц
И время пасть в обойме для героя?..

Не было ни волнения, ни азарта, ни страха, ни ощущения того, что делаешь историю. Взрослые люди и нелюди долго забавлялись с мальчиком, с его душой, с его мозгом, с его телом и вот — всё сделано, он не боится, не жалеет и не ждёт.

Говори, говори, моё счастье…
Говори, задыхаясь от боли…
Серебристым рассветом однажды
Я тебя обесчестил любовью…

Мэлет.

Они все идут убить её, виденную один раз, любимую навсегда…

Отдавай, отдавай моё счастье —
Жар раскатистым ядом по венам…
Так у нас получается часто —
Изменённый — всегда неизменный…

[92]

Этого достаточно.

Руэта остановил коня и поднял руку. Ну конечно. Все они делают историю и обязаны говорить красивые слова, которые запишут в летописях и которые будут с восторгом повторять в школах через тысячу лет наивные юные идиоты, которые не знают, например, как пахнет то, что вываливается из распотрошённого человека и как люди собирают это обратно в живот… Там будет написано, как появился великий Рудаур, страна отваги, родина свободных, отчизна верных.

Ни слова не будет сказано о рассечённом мечом человеке, который отказался предать клятву. О том, как пытали Фередира и как выламывали душу кричащему от ужаса мальчику по имени Пашка…

…Ну нет, князь Руэта.

Ну нет, король Ангмар…

…Гарав поймал «на мушку» еле различимый овал лица. Чуточку поправил прицел — на таком расстоянии стрела неизбежно снизится, и уже немало… вот так должно хватить. Сделал вдох. Выдох.

И выстрелил.

Две секунды Гарав оставался неподвижным, как камни, среди которых лежал. А потом… потом он увидел, как всадник сделал короткое движение рукой — и начал валиться из седла на конский круп…

…Болт с гранёным бронебойным наконечником попал Руэте Рудаурскому в левый глаз.

Вождь холмовиков и самозваный князь Рудаура умер ещё до того, как начал заваливаться на спину.

Мгновенно.

А Гарава — Гарава спасло то, что никто из окружавших Руэту телохранителей не мог даже предположить, что прицельный выстрел из арбалета сделан за две с половиной сотни ярдов. На гряду холмов за деревьями никому просто не пришло в голову посмотреть.

Потому что он и не думал никуда бежать. Он сел, осторожно положил арбалет на колени. Покачал головой и закрыл глаза.

* * *

Руки Эйнора не легли Гараву на плечи — нет, вцепились, как стальные штурмовые крючья в обрез стены.

— Ты застрелил Руэту из арбалета?! — бешено спросил нуменорец, подтягивая оруженосца ближе к засветившимся гневом глазам. Гарав кивнул, не пытаясь сопротивляться. — Без всякой чести?!

— Какой чести ему надо? — процедил мальчишка. Он не был испуган, скорей подкатило туповатое равнодушие. — Получил, на что давно нарывался…

«Нарывался» Гарав сказал по–русски. Эйнор тряхнул оруженосца, как старый плащ:

— Не смей говорить непонятно!

— Ты же всё равно не помёшь, — Гарав вернулся к адунайку. — Даже если я буду говорить на этом языке, рыцарь Эйнор… Ты не видел, как он зарубил людей, не хотевших изменить присяге. Только за это. Какой чести он ждал? Я сделал то, что сделал. И рассказал тебе, и это правда — ты можешь поехать туда и послушать, как там воют по этой сволочи… И я рад тому, что сделал. Можешь меня высечь, отослать прочь, убить; наконец — опозорить своим словом на весь Север… Руэты больше нет. Как нет во мне раскаянья к содеянному.

— Ты сам умрёшь от стрелы, пущенной без чести, — сказал Эйнор спокойно, даже отстранённо как–то, выпуская плечи оруженосца. — Уходи прочь и сделай так, чтобы я тебя не видел хотя бы этот день. Я ничему не научил тебя.

Гарав поправил одежду. Молча отсалютовал кулаком — к сердцу — вперёд–вверх. Чётко, непонятно повернулся — красиво так, пристукнув каблуками. И вышел.

— Ты неправ, Эйнор… — сказал молчавший всё это время Фередир. И не опустил глаз, когда нуменорец обернулся к нему — с прежним бешенством. — Ты не прав, рыцарь Кардолана, — упрямо повторил Фередир, вставая. — Если и судить Гарава, то не тебе и не мне. Не нам, спасшимся ценой щедрого ломтя, отрезанного от его души.

— В благодарность я должен покрывать выстрел труса?! — огрызнулся Эйнор. Но как–то неуверенно.