Garaf

— С удовольствием, мой князь, — звучно и почтительно ответил тот, беря лютню. — Напой мотив, оруженосец.

Гарав растерялся. Даже испугался, пожалуй. Он беспомощно огляделся — и понял, что — ужас! — на них смотрят практически все, да и тихо стало. Ну Мэглор… у–дру–жил.

Однако, отступать было некуда. И как всегда бывало в таких случаях — Гарав немного разозлился. Упрямым жестом вскинул голову…

— Я спою… спою дамам Кардолана — тем, которых я вижу здесь — и всем, кого родила эта земля…

Слушай песню мою,
Дева Первой Весны…
Для тебя я пою
Средь чертогов лесных.

Ты услышь в этой песне

Небес высоту…
Будем вместе мы в мире
Творить красоту.

Для деревьев твоих

Я создам певчих птиц,
А в лесах поселю
Ярко–рыжих лисиц.

Для цветов полевых

Сотворю мотыльков.

И красавцев лесных —
Серебристых волков.

Посмотри — ночь кругом,

В небе звёзды горят…
Лишь деревья твои
Меж собой говорят.

Взявшись за руки, мы,

Словно дети, идём…
Посреди звёзд и тьмы
Мы с тобою вдвоём…

Гарав только теперь понял, что его очень внимательно слушают. И дело не в том, что Ториэ (удивлённо бросивший на Гарава короткий взгляд) подыгрывает очень умело, нет… До этого он просто пел себе и пел… и думал, что поёт для Мэлет, которой так ни разу и не спел. А теперь понял, что слушают его все… Именно его. Не музыку, а песню…

— То, что я сотворил,
Я тебе подарю —
И однажды Светил
Мы увидим зарю.

Мы с тобою пройдём

Через тысячу лет.
И мы будем вдвоём —

У любви смерти нет…[113]

В мгновенной тишине улыбающаяся — и с блестящими глазами — княгиня Гваэль чуть наклонилась к Гараву и поцеловала мальчика между бровей. Гарав вспыхнул, испуганно дёрнулся, проклиная свою дурацкую способность ярко алеть. А ещё поцелуй напомнил маму… и Гарав спрятал глаза:

— Благодарю… — прошептал он, отступая и не поднимая глаз.

— Бедный мальчик,.. — негромко сказала женщина Нараку, думая, что Гарав уже не слышит. — Не помнить своей семьи… а ведь где–то женщина ждёт, надеется… Если бы наш Олза…

Князь свёл брови:

— Дай вам волю — вы их будете облизывать от колыбели до гроба… Оруженосец, ты куда?! — загремел он, сводя брови. — Женщинам ты спел, а мужчинам?!.

…— Вновь сотрясается земля
От топота копыт,
И стонет ветер в ковылях,
И сталь мечей звенит.

Высокий чистый звук рогов

Зовет нас за собой;
Бессчетно воинство врагов,
И страшен будет бой.

Не подведет меня скакун,

И верен мне мой меч,
И будет вязь священных рун

В бою меня беречь.

И сердце рвется из груди

В такт топота копыт,
И страх остался позади,
А конь вперед летит.

Играет солнца на клинке

Безжалостный огонь;
Пока я жив и меч в руке,
Не разожму ладонь.

Ложится под ноги трава,

И ветер бьет в лицо.
Не места жалости словам
В стальных сердцах бойцов.

И рухнул первый враг у ног:

Не я — так значит он,
От крови алым стал клинок —
Таков войны закон.

И снова рубящий удар,

И снова звон клинка,
И снова страшный смерти дар
Несет моя рука.

Пускай в безжалостном бою

Хранит меня мой бог.
Ласкает меч ладонь мою,
Зовет к победе рог,

И под копытами земле

Опять назад лететь.
Награда сильным — побеждать,
А побежденным — смерть.[114]

Ох — что тут было!!! Крики загремели отовсюду!

— За алые клинки!

— Дагор, Кардолан!

— Отлично, оруженосец!

— За нового барда!

А Нарак сдёрнул со своего пальца и надвинул на палец Гарава тяжёлый золотой перстень–печатку в виде скалящейся драконьей головы с двумя рубинами–глазами (перстень болтался, туда можно было всунуть второй палец мальчишки):

— За добрую песню об отважных мужах! Хоть пропей — твоё теперь!