Гарантия на счастье

А обычно до двадцатого. Здесь она выходила, шла к лестнице, выдыхала сдавленный, с трудом удерживаемый в светлых пузырьках легких воздух, делала глубокий вдох. Сердце понемногу начинало успокаиваться со ста до восьмидесяти — семидесяти ударов в минуту, и тогда Анна десять минут поднималась по пожарной лестнице на свой сорок второй этаж. Потом спокойно сидела, чтобы не вспотеть, чтобы выглядеть так, словно ничего не произошло и не было этой ежедневной, за исключением выходных, кошмарной муки умирания, разрыва, распада на миллионы отдельных частичек, превращения в ничто, в массу отдельных клеточек, которые она не могла собрать воедино, несмотря на то что работала здесь уже семь месяцев.

Конечно, Анна была у врача, в другом, дальнем, районе, чтобы никто случайно не узнал; иначе ее, возможно, уволили бы с работы. А ведь она так стремилась к этой должности, открывавшей совершенно иные возможности — это исполнение мечты о карьере. Анна никогда ничего не боялась, мечтала подняться с нижних этажей, где от нее ничего не зависело.

Однако пару месяцев назад ей стало дурно, а вчера она почувствовала, как завтрак стал подниматься выше, распирая желудок, и в груди стало горячо, словно острая курятина под соусом карри хотела сжечь не только ее желудок и кишки, но и легкие, будто стала кислотой, способной растворить ее сердце.

Врач посоветовал Анне установить причину этого страха. Может, это клаустрофобия, и если бы она заглянула в себя, конечно, с помощью психоаналитика, тогда…

Но это не клаустрофобия, потому что когда-то она вместе с Янеком ходила в пещеры. Побаивалась, конечно, но это был приятный страх, страх от неуверенности, от незнания, что будет, что увидишь через мгновение, есть ли там летучие мыши?

Только летучие мыши не летают сверху вниз, не могут неожиданно упасть, и они не взмывают к облакам. Летучие мыши неподвижны. Так что это не клаустрофобия, а естественный страх лифта. Лифта, который уносится вверх или падает вместе с ней независимо от ее страха, биения ее трех сердец и распада на тысячи частичек.

Это не могла быть клаустрофобия, поскольку окна в кабинете Анны не открывались, а она не испытывала неудобства, удушья, дышала спокойно. Только в лифте ей не хватало кислорода, а в помещениях: комнате, кабинете, ванной — она чувствовала себя прекрасно, к тому же никогда не боялась высоты. Анна стояла у окна, находясь выше птиц и облаков, возле самого неба, возвышалась над городом. В дождливые дни город исчезал, а она сидела в облаках и разбухшем от влажности воздухе, отделенная от мира, сильная и независимая.

Анна много работала, через три месяца ожидалось повышение, ее ценили. Она всегда задерживалась на работе дольше других, дольше большинства служащих, а их было около двух тысяч, если считать всех, даже тех, кто работал в подвале.

Секретарь восхищалась Анной, она не знала, что та ждала, когда толпы работников спустятся вниз, ждала, когда кабинеты будут покинуты, а секретари аккуратно рассортируют на столах последние факсы. Она ждала момента, когда в одиночестве, задерживая дыхание, войдет в лифт и будет молиться, чтобы он преодолел все этажи не останавливаясь. Чтобы время сжалось для нее в мгновение, а она смогла контролировать все свои сердца, чтобы они не выскочили с криком из груди и были тесно прижаты друг к другу и бились только в нарастающем темпе, постепенно ускоряясь.

Когда лифт наконец останавливался на первом этаже и двери медленно выпускали Анну на волю, в просторном холле можно было отдышаться. По дороге на второй уровень она успокаивала свои сердца, размножившиеся за время спуска с сорок второго этажа, и они превращались в одну мышцу, работающую ровно — раз-два, раз-два, раз-два.

Сегодня ей было нехорошо. Очень нехорошо. У нее болел живот, возможно, вчерашний цыпленок оказался не очень свежим.

Анна вошла в комнату гигиены. Большое зеркало отразило ухоженное лицо с небольшими кругами под глазами. Корректирующий карандаш их не замаскировал, даже под стеклами очков заметно, а ведь она очень старательно выбирала оправу. Все равно видны темные круги под глазами.

Анна подняла жалюзи. Душно, душно, но ведь ей никогда не было здесь душно. Ей вдруг пришла в голову мысль. Она нажала на кнопку интеркома.

— Пани Ягода, зайдите ко мне, пожалуйста, на минуту.

Сев за письменный стол, она посмотрела на экран ноутбука. Тихий стук — в дверях появилась пани Ягода.

— Принесите протоколы номер двести шестьдесят восемь и двести девяносто. И может, кофе… без сахара, сливки отдельно.

— Пожалуйста.

Уф, сейчас будет кофе.

Хорошо, что не нужно ждать. Наконец все так, как и должно быть. Тишина, покой, на сороковом этаже время летит в сорок раз быстрее, чем там, внизу. Пани Ягода стала неплохим приобретением — всегда на месте, никаких забот, поручения выполняла незамедлительно, в любом деле на нее можно было рассчитывать. Это очень облегчало работу. Сколько времени ей потребуется, чтобы сделать кофе и найти протоколы? Минута, две? Три?

Снова тихий стук в дверь — ей хватило полторы минуты. Быстро. Время — деньги.