Гарантия успеха

Свою готовность презреть материальное, вещное она надеялась в себе удержать, пронести дальше, дольше, чтобы не только с присутствием Тали это увязывалось. Ей хотелось стать лучше, добрее, независимее — вот чего она себе желала, чтобы таков был результат, когда — а это было неизбежно-расстанутся они.

«…Скажи, хочу понять. Не только потому, что это нас с тобой касается, а вообще… Ведь мы не поженимся, хотя разводы разрешены, но есть другие преграды. Ясно какие. Тебе и мне ясно. Но если их назвать, определить, так ли это весомо? Да погоди, не перебивай. Хочу разобраться. Может, мы просто не тянем на действительно серьезное, а тогда… Как-то нехорошо».

Он не сразу ответил. Сидел напротив за пластиковым столиком, бросив шапку на соседний стул — в этой забегаловке гардероб не предусматривался — и лицо его приняло выражение сосредоточенности даже излишней: что уж она изрекла такого, над чем понадобилось столь глубокомысленно размышлять?

Но уже не в первый раз он тогда именно к ней особо прислушивался, когда она что-нибудь совсем простенькое, наивное изрекала, подставляясь как бы, незатейливость, недалекость обнаруживая. И вот тут он собирался, точно воспитатель, сознающий ответственность перед своим подопечным. Очевидное тоже надо уметь разъяснить доходчиво, доступно, и его, видимо, эта задача воодушевляла.

Расстегнутое пальто горбом топорщилось на его спине, он наклонился к Нине, двигая туда-сюда стакан с недопитым пивом: «Как же тут не понять… — Он умолк, слова подыскивая. — И что ты все спешишь разложить по полочкам! А ведь еще рано. Зачем забегать вперед? На сегодняшний момент преграды есть, а потом… Потом их может не оказаться».

«Да?»- она переспросила недоверчиво. О чем сама спрашивала, в самом деле глубиной не отличалось, но его ответ тоже вовсе не убеждал. А что хотелось услышать? Некий довод, не предугадываемый, но столь веский, что заглушил бы те уколы, царапанья, что она стала все чаще ощущать.

Помимо желания и пока ненадолго всколыхивалась в ней вдруг враждебность к Тале по незначительному поводу, и, если его не оказывалось при этом рядом, глухой ропот успевал разрастись чуть ли не в ненависть, которой — попадись он в такой момент! — хотелось его испепелить.

За что, спрашивается? Так важно было бы подыскать мотивировки, но ни одна, если здраво судить, не подходила. Ничем он ее не обидел, ничего дурного не совершил. Да и в благоразумии его, как бы она тут ни восставала, нельзя было не заметить к ней бережности. И за это корить? Да, да, да!

Хотя разводы и последующие за ними браки разве не случаются частенько по недосмотру? Потом их выдают за торжество любви. Но ведет порой к такому «торжеству» ряд оплошностей, венчающихся скандалом. Тогда уже виновник, виновница, сознавая, что нет пути к отступлению, с вызовом признают: а я люблю! Но спросить их: а если бы удалось обойтись без кровопролитий, к былому вернуться, ничем не нарушенному? Не все бы, пожалуй, решились на незамедлительный ответ. И правильно, и честно, и по-человечески.

Было же: Нина стояла в телефонной будке, терла глаза озлобленно, как бывает, когда побить себя хочется, монотонно повторяя: «Я люблю мужа, люблю его. Не хочу, чтобы ему было больно. Он хороший, хороший…»

Таля рылся в карманах в поисках монет. «На, — сказал, — держи». И вышел, прикрыв плотно дверцу. И это он понимал? Впрочем, его деликатность граничила с холодностью, как и рассудочность с благородством. Кому-то из них двоих следовало трезвость сохранять, он принял такую заботу на себя, но признательности за это Нина почему-то в себе не находила.

Выйдя, вывалившись из телефонной будки, подошла к нему, машинально взяла под руку. Но догадалась не сразу, что и после взрыва раскаяния, злых слез опору-то именно в нем ищет, в своем сообщнике, на которого собиралась, было, свалить всю вину. Шли молча, но ощущение твердости его руки показалось важнее любых объяснений.

Потом сказал, по обыкновению хмыкнув: «А ты мне даже как-то ближе стала. И обнадеживающая мысль мелькнула, что, когда соберешься меня бросать, все же, может быть, призадумаешься». Развеселить ее ему всегда удавалось.

Годится это как аргумент? Поэтому, еще издали его завидев, у нее губы расползались в улыбке.

А время шло… У каждого, известно, имеется репертуар, вполне отработанный, но рассчитывать на его успех можно только при новой аудитории.

Репертуар этот: я, имярек, родился и жил, увидел, испытал то-то и то-то.

Рассказываешь, и заново все переживаешь, и возвышаешься в собственных глазах, и сам себе становишься куда интереснее, встречая внимание к своей персоне у собеседника. Дайте выговориться! А за это и вас послушать готов. В попеременном солировании что только не пригрезится: ну полное понимание, неслыханное душевное родство.

Хотя запас пережитого, как ни подавай его увлекательно, рано или поздно исчерпывается. Уже проглядывает дно: все спето, все исполнено, и чем развлечь терпеливого слушателя? Он ждет. Вот-вот заметит, что в обычном существовании твоем в избытке и серости и скуки. Так, значит, прощай, любовь?