Гарантия успеха

Ну а действительность предоставляла тысячи поводов ощутить себя то счастливой, то несчастной от малости. Хотя от мелочей следовало уже научиться отмахиваться. Разве род мужской ненадежностью своей еще мог удивлять? Разве все слова не обесценились? Разве обиды, срывы, невезение чужое вызывали сочувствие, а не облегченный вздох: ох, не со мной?..

Ира даже по-своему преуспевала. Так о ней думали. Она садилась в такси, шла, помахивая сумочкой, чувствуя на себе хоть и безвольные, а все же лестные мужские взгляды, и еще стройнее становилась. Дома ее ждал салат, цыпленок под чесночным соусом, нега, ласка. Ма-ми-на.

В общем ущемлений особых не ощущалось. Мир женщин, отвыкших от мужчин, или, по крайней мере, ничего хорошего от них не ждущих, по-своему организован, стоек.

И, пожалуй, мир этот обрел бы еще большую слаженность, если бы время от времени в него не проникали чуждые элементы: мужчины.

Как многие ее подруги, Ира Волкова три раза в неделю посещала открытый бассейн «Москва», что рядом с Музеем изящных искусств имени Пушкина. Кстати, музей она посещала тоже. Как и концерты в филармонии, как и спектакли театров «Современник» и на Малой Бронной. Область литературы тоже не была для нее чужда. И подобные ее интересы отнюдь не носили поверхностный характер: Ира жаждала всего, что могло насытить ее голодное, зябнущее нутро.

То есть период затянувшегося ожидания не проходил для нее даром. Как, впрочем, и для многих ее подруг. Временами они и вовсе отключались от состояния ожидания. А чего, собственно, было ждать?

В меру сообразительная, опытная, тактичная, Ира, как и многие ее подруги, усвоила, что то, что обсуждается между близкими людьми — проблемы искусства, политики, смысла и направления жизни, — исключается в общении с противоположным полом. Там возможен лишь птичий язык полунамеков, напополам с кокетливо- пошлыми ужимками. Как это утомляло!

После, утром Ира терла брусочками льда лицо, постепенно приходя в норму от выпитого и выкуренного. Страдать уже себе не позволяла: ее мутило от глухого, злобного, бессмысленного раздражения.

Она очаровательно смеялась, чуть запрокинув голову, поглядывая на собеседника из- под длинных ресниц- смеялась, сколько хватало дыхания, сама, по собственному усмотрению, в какой- то момент хватаясь за рычажок «стоп». В семь утра надо было вставать, сделать гимнастику, принять душ, выпить кофе, поцеловать маму в морщинистый висок- надо было продолжать жить дальше.

Мама Иры Маргарита Аркадьевна следила, чтобы дочь не выскакивала в капроне в мороз, не пренебрегала супом, дабы язву не нажить, не садилась под форточку после ванны, но то, о чем Маргарита Аркадьевна думала, о чем тревожилась, ныло ее сердце, она не говорила никому. Пенсионерка, вдова, хлопотунья, она сознавала, что может уберечь свою дочь лишь от того, от чего оберегала ее в детсадовском возрасте. С остальным ей не справиться — остальное она не могла и не хотела знать. У них с дочерью все обстояло идеально, как и положено в любящей маленькой семье: свои крохотные радости, свои незначащие ссоры, но в подтексте всегда читалось: прости меня, родная, я люблю тебя.

Ира Волкова плаксивость бабскую презирала. Но в тот раз, едва переступив домашний порог, не раздеваясь, как была в югославском плаще с приподнятыми по моде плечами, цвета сливочного мороженого, на скользящей переливчатой подкладке, с мокрыми от дождя волосами, оставляя на навощенном паркете гадкие следы, бросилась в комнату — и ничком на диван, под ковер, может, и ценный, но надоевший до чертиков.

Ира рыдала. Тушь размазалась, пряди слиплись — сразу нахлынули все двадцать восемь и даже тридцать лет. А мама, Маргарита Аркадьевна, растерянно металась, суя дочери то платок, то стакан с водой.

… За окном бушевал ливень. Он бушевал и тогда, когда Петя некий позвонил, промычал, пробормотал что-то, из чего Ира поняла: он просит ее с ним встретиться. Сегодня, сейчас же.

Ира слушала скачущий Петин говор, глядя в окно, заливаемое дождем, белое, непроницаемое от мути, соображала: плащ, сапоги, зонт и, слава богу, если попадется такси.

Она очень быстро оделась. Мама, не произнося ни слова, выразительно поглядывала. Ира взгляды эти как бы не замечала: вытянув напряженно шею, твердой, умелой рукой накладывала на веки тени, серебристые, потом голубые.

Мама хмыкнула. Ира, как ужаленная, обернулась. Мама пристыженно произнесла: «Носки поддень. С мокрыми ногами простудишься».

Как катер, рассекая лужи, Ира мчалась на высоких каблуках к условленному месту, через переход, сбоку от ресторана «София». Пети не было еще. Она вздохнула, сердце билось у горла — не от чего- нибудь там, просто бежать пришлось. Встала поудобнее под карнизом, оглянулась, не заляпан ли подол, с лицом своим мысленно разобралась, припомнив, что нужно придать глазам, каковое выражение им сейчас приличествует. В дождь, в слякоть, в броске по первому зову. Ира задумалась: а что, а может, любовь?