Гараськина душа

Когда поравнялись с нею, один из мужиков протиснулся ближе к дороге, потоптался на месте и со смешком крикнул:

– Калининские по-о-мещики собственную землю охлопотали. Посторонитесь, братцы!

Все засмеялись нехорошим смехом. Кто-то добавил:

– Теперь разбогатеют, и не подступай-сь! Лопатами жито огребать будут. Вместо летников годовых батраков наймут.

И еще кто-то завистливо и обрывчато бросил, словно камень кинул:

– Волки вас заешь! На лакомые куски торопитесь. Первыми захватили…

Дядя Василий остановился. В руках у него был кнут с охлестанным веревочным концом. Он крепко сжал кнутовище, ткнул им вперед и ответил: – Нечего лаяться! А то!..

И вся кучка задвигалась, замахала руками и зашумела:

– Че-е-го – а то?..

Дядя Василий только сверкнул бегающими черными глазами.

– Ни-и-чего!.. Про себя разумеем, што!..

Так стояли и впивались глазами друг в друга вчера еще мирные соседи, сейчас – недруги, и Гараська ждал, что вот-вот начнется драка.

Крикливо вылетел еще чей-то голос:

– Про-езжай, проезжай дальше! Грозить, вишь ты, вздумал! Смо-отри, поберегись сам!

Дядя Василий плюнул и зашагал быстро за возами. Гараська заплакал и уцепился рукой за подол мамки Анисьи, вздергивая худые и острые плечи:

– Ма-а-монька! Побьют нас!..

Дяде Василию хотелось на ком-нибудь сорвать злость. Он размахнулся кнутом и ударил по Карюхе, а потом подошел к Гараське и сердито толкнул его:

– Не скули, болячка шелудивая!

Мамка Анисья бережно подтянула Гараську к себе, как бы защищая от дяди, и сказала:– Совести в тебе нет, Василий! Чего тебе малый сделал? Не плачь, не плачь, горькое ты мое!Скотину пасли не на общем выгоне, а по оврагу: для одной коровы и пяти овец немного места надо. И трава по склонам оврага высокая, наливчатая и густая.

Вкусный щавель краснеет и дозревает на буграх, бабочкин хлебец поднимает медовые головки и подманивает шмелей с пчелами, сытный пырей качает заостренные листья.

У Гараськи забот немного. Скотина пасется поблизости от хутора, и особенного призора за ней не надо.

И целые дни Гараська проводил около хутора.

Дедушка Никита на хуторе подобрел и повеселел.

В будние дни отец с дядей работают в поле, и каждый вечер они возвращаются домой. Не то, что раньше. Раньше вся семья уезжала в поле на целую неделю, запасалась водой, квасом и хлебом, ночевала под телегами, укрываясь от непогоды пологом, в который осенью ссыпалось зерно, а дома бывала только по праздникам. И дедушка Никита ворчал всегда:

– Шутка сказать, – почитай, десять верст до полей-то!

А теперь дедушка Никита каждый раз, как с работы домой вернется и ржавого хлеба с водой поест, обязательно скажет:

– Приволье-то какое! Рукой до полей подать! И работника в жнитво принаймать не надо. Одни управимся.

И жадно вытянет жильную и мозолистую руку, как будто в самом деле хочет зацепить придвигающиеся к хутору зеленые и веселые поля.

В праздник дедушка Никита на овраг выйдет, расправит грудь и глубоко вдыхает воздух. Спустится к ложбине, где скотина ходит, пригнется к земле, полную горсть травы сорвет. Умильно разглядывает ее, точно никогда не видел, и от удовольствия даже крякнет.

– Корма-то, корма-то какие! А? Не трава, а пшеница!

Большую охапку травы дедушка нарвет, домой принесет и лошадям даст. Разделит поровну между Карюхой и Васькой. Похлопает обоих по тощим спинам с обтертой шерстью и скажет:

– Ешьте, милые, ешьте!

И сам горстью траву лошадям в рот сует, лошади фыркают, вытягивают вперебивку головы и ловят мягкими губами дедушкину руку, а дедушка только посмеивается:

– И-ишь вы, жадные какие! А?

Заметит дедушка Гараську около себя, всматривается в застарелые болячки около его ушей и не сердится на него, а тоже ласково и легонько пошутит и пальцем погрозится:

– Ра-а-сти, Гараська, расти, не будь дурным. Смотри, не помри у меня без земли! Слышишь? Коли будешь чивреть да паршиветь – вот я тебя во-о-зжо-ой!

Гараська в ответ на шутку тверже подпирается на ножках и вытягивается молодцевато перед дедом, пробует стать выше ростом. А в сердце входит неясная тревога и предчувствие чего-то недоброго, надвигающегося издали.

Всем на хуторе живется лучше, – только вот ему с мамушкой плохо. Мамушка по родным тоскует: плакалась раза два, что и поговорить ей не с кем. А Гараське скучно. Нет ребят и Тишки, с которыми он играл в деревне. И кошку Белянку, забавлявшую его, тоже в старой избе оставили. Просил он мужиков привезти ее, да отказали ему, а дядя Василий еще осердился.

– Куды нам кошку! Вот собаку – другое дело. Не мешало бы для лихого случая али от волков на хуторе собаку завести!