Гардарика любовь моя

— Я это знаю… — Алексей подумал, зачем, собственно он убеждает в своей правоте этого, явно умирающего человека? Но непонятное ему саму чувство упрямо тянуло слова. — Удар нанесен слишком чисто — ракета бы неминуемо разрушила и рядом стоящие здания. А так — не было даже обломков. Просто упал с неба лазерный луч — и нет больше телевышки. А вы, очевидно, оказались в зоне тепловой волны — когда воздух быстро раскаляется до нескольких тысяч градусов — это немногим лучше взрыва… — Редактор, казалось, кивнул.

— Жаль… от своего оружия… умирать обидно… — Алексей было рот, чтобы возразить, произнести привычные в таких случаях слова о неминуемой долгой жизни или тех ранах, которые заживают до свадьбы. Но промолчал, словно лежавший перед ним человек по-прежнему был волен распоряжаться им.

— Что же будет с нашей страной? — Вопрос был странным и оба это понимали. В него Алексей вложил и свою обиду за настоящего отца и гнев на отца названного, жалость к горничной, имени которой он так и не узнал, сожаление о жителях Новокраинки, тревогу за себя, обретшего неясный статус в ГГВ и сочувствие к бывшему начальнику.

— Была одна страна, станет другая. — Редактор заговорил на удивление четко, словно наконец обрел власть над обожженными легкими. — Мы многое потеряли, став гражданами Гардарики, но личная свобода лишь малая жертва, когда речь идет о выживании всей нации.

— Но вы же сами…

— Я - гражданин! И знаю, что «Перун-Б» зря не выстрелит! Жаль, конечно, что все случилось именно так — мы и сами могли бы вывести из строя оборудование…

— Просто руководство страны опасалась начала переворота…

— Я так и понял… что же, и среди нас встречаются недостойные звания гражданина. Это бросает тень на остальных — вот что плохо. Скажи, переворот не удался? Заговорщики уничтожены?

— Да… — Соснову подумалось, что редактору следовало бы спросить о личностях, из-за которых руководство страны решилось на крайние меры. Но тот молчал, хотя блеск в глазах говорил о том, что внезапная вспышка активности еще длилась.

— Тебя что, разжаловали? — Алексей не сразу понял вопрос и лишь взглянув на свои нашивки вспомнил, что одет в мундир сержанта ГГВ. Он медленно покачал головой.

— Нет… меня убили и воскресили в новом виде.

— Человечество так и не научилось воскрешать, мы можем только убивать… сержант. Хотя, это пожалуй и к лучшему — довольно с нас и того, что живем втрое больше дозволенного за счет других. — На последних словах голос редактора упал до шепота. Алексей невольно склонился, чтобы расслышать собеседника. И тут же уловил тонкий, нарастающий писк прибора. В коридоре послышались торопливые шаги, но прежде, чем открылась дверь в палату, что-то щелкнуло в глубине одного из аппаратов. Вслед за стеклянным хрустом в трубку капельницы была впрыснута большая порция какого-то лекарства. Робот-сиделка — одно из последних изобретений, выплюнул пустую ампулу из-под раствора адреналина, словно отстрелянную гильзу. Эта мера показалась ему недостаточной, и автомат зашелся в писке. Шаги приблизились и палата наполнилась людьми в светло-зеленых костюмах. Они пытались что-то сделать, причем все — одновременно. Соснова быстро оттеснили в сторону а потом и вовсе в коридор. Он постоял мгновение перед медленно закрывающейся дверью и направился к выходу. Алексею не так часто как врачам, но все же приходилось сталкиваться с ранами и смертью. Но все же он понял, что все попытки спасти человека — бесполезны. Наверняка, — подумалось ему, собравшиеся в палате знают это также хорошо. Но долг врачей — поддерживать жизнь гражданина, если только он сам не требует иного. Редактор словно отпустил себя, не желая оставаться на земле, точнее даже Соснову показалось, что его недавний собеседник из последних сил держался до встречи с ним, словно хотел получить ответ на важный для него вопрос.

— Гладкой дороги в светлое царство Перуна, — одними губами сказал Алексей в сторону палаты и скорым шагом направился к лифту. Он еще не знал, куда отправится — подразделение «Песчаных кошек» по-прежнему удерживало храм, но в услугах Соснова как проводника они уже не нуждались. Его имя, по идее, должно уже быть удалено из баз данных живых — это означало что ни жилья, ни работы до восстановления в правах он не получит. Сама же процедура восстановления могла длиться несколько суток, и все это время Алексею предстояло провести в карантинном помещении ФМС. При мысли о соседстве с негражданами, ожидающими распределения на работы, трех ярусных нарах и одном туалете на тридцать человек остатки оптимизма куда-то пропали. Еще хуже Соснову стало от мысли, что Тайра находится в тех же условиях. В способности жены постоять а себя он нисколько не сомневался, но сама идея поместить эту девушку в карантин привела его в ярость.