Гардемарины, вперед! (1 и 2 части)

И странно, он очень легко увильнул от размышлений на тему, за что он, собственно, угодил в крепость. Да мало ли… Лядащев в записке пишет, мол, зря шлялся к Лестоку. Предположим, здесь собака зарыта, но столь же позволительно думать, что виной тому старая дуэль. Сама просится в голову мысль, что он привел на хвосте погоню в свой дом. Но кому гнаться-то, если на мызе вся охрана была повязана. Будет допрос — будем думать…

Он проспал три дня с перерывами на завтрак и ужин, а потом вдруг разом понял — выспался! И усталость, проклятье куда-то делись, и мысли поползли в голову, мысли беспокойные. По его понятиям давно должен был объявиться Лядащев. Не можешь прийти сам, так дай дельную информацию, подтверди лозунг, что «все обойдется!»

И вообще, сколько он будет валяться на этой латаной-перелатаной простыне? И какого черта он сюда попал? И почему мерзкая каша сдобрена прогорклым маслом? И как не беситься, если омерзительный сторож на все вопросы твердит с глупейшей ухмылкой одну и ту же фразу: «Не могу знать». Несколько дней он обходился без чистого воздуха, а сейчас хотел бы прогуляться, пусть не в роще, шут с ней, но на тюремный двор он имеет право?

Саша принялся ходить по камере вначале по кругу, потом строго по периметру, затем начал считать шаги. Бог ты мой, со временем это может стать привычкой! Нет, считать шаги он не будет. Он будет размышлять. Если друзья не дают о себе знать, значит не могут. С чего он взял, что с Никитой все в порядке? Да он мог умереть каждую секунду! Сто двадцать четыре, сто двадцать пять… Нет, это непереносимо!

Он с силой ударил кулаком по стене, потом по столу и наконец по кованой двери и барабанил в нее до тех пор, пока рука не начала болеть. От этого вдруг полегчало. Правду говорят, что физическая боль врачует боль душевную.

Дверь неожиданно отворилась. Смотритель, морда белесая, волосы на пробор, над губой болячка, что-то жевал. Выражение лица вполне благодушное, все бы исполнил, но все «не могу знать». Саша принял независимый вид.

— Слушай, братец, а не раздобудешь ли ты мне карты? Во взгляде смотрителя промелькнуло доселе незнакомое выражение любопытства.

— Какие карты?

— Подземных ходов под крепостью с выходом к Неве, — в сердцах крикнул Саша. — Ты что, не понимаешь, какие карты бывают? Короли, валеты, дамы…

— Карты имеются, но с кем, простите, сударь, вы намерены играть?

Показалось ли Саше или смотритель впрямь ударил себя по карману, мол, этот инструмент держим всегда при себе?

— А хоть бы и с тобой, — весело ответил Саша. — Я понимаю, что не положено. Но мы будем играть ночью и по маленькой. Святое дело!

Смотритель хмыкнул, неопределенно повел плечом и, ничего не ответив, исчез, а ночью после сигнала вдруг явился в камеру с новенькой колодой карт и щелкнул ею заправски.

— Денег, как ты понимаешь, у меня нет, но есть адресок, по которому получишь все до копейки. Только бумаги дай, чтобы я записку мог чиркнуть. — Саша старался говорить самым обычным тоном, как будто это совсем в порядке вещей — ходить к супруге подследственного за долгом.

— Как играть изволите?- Сторож, казалось, пропустил все Сашины замечания мимо себя.- Я, знаете ли, все эти квинтичи, лоберы и прочие тресеты не уважаю. Кадрилья — хорошая игра, но в нее надобно вчетвером… Памфил, а по-русски говоря «дурачок», — вот это для меня. Можно еще в ерошки или хрюшки… Как желаете?

Саша смотрел на своего Аргуса с восторгом. Неужели ему повезло, и этот тип с вислой фигурой и непропеченным лицом азартный картежник? Одно смущало: про игру в дурачка, любимую простолюдинами, он знал мало, помнил только, что «памфил» — это червонный валет, его еще называют «филей».

Смотритель оказался хорошим учителем, и уже во второй игре Саша выиграл. Видя, как вытянулось лицо у партнера, он немедленно взял себя в руки, сменил тактику и начал плутовать. Задача была поставлена четко: три игры спустить, четвертая для себя, чтоб не пропадал азарт. У смотрителя от жадности глаза разгорелись, губы вспухли. Когда выпадала нужная карта, он ими как-то странно, со всхлипом, причмокивал.

— Когда за выигрышем пойдешь?

Было четыре часа ночи, силы обоих были на исходе.

— Это от нас не уйдет, — уклончиво ответил смотритель. — Третьего надо, чтоб настоящий интерес был.

— Да где ж его взять, третьего-то? — не понял Саша. Третий появился на следующую ночь и оказался весьма колоритной фигурой — темноликим, желтоглазым, молчаливым человеком по имени Шафар. Он носил европейское платье, но по обличию, обилию золотых украшений — тут тебе и серьга в ухе, и цепь на шее, и браслеты на обеих руках — в нем угадывался азиат. В игре он был азартен, но голоса не подавал, а только раздувал узкие, изящно вырезанные ноздри. Как выяснилось вскоре, он был хивинец и состоял при леопардах, доставленных восемь лет назад посольством Хивы в подарок государыне. Звериный двор находился, оказывается, в приходе Святого Симеона, что на Хамовой улице. Саша столько раз ходил мимо высокого забора, не предполагая, что за ним обитают диковинные звери.

— Шафар, а еще какие животные на вашем дворе есть?