Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

Нечего и говорить, что Николаю стало не в пример легче жить с отцом. Мартин Лукьяныч в присутствии Веруси решительно избегал обращаться с ним грубо, да и наедине как-то помягчел, чаще вступал с ним в серьезную беседу, мало-помалу отвыкал видеть в нем безответного и малосмысленного подростка. Тут влияние Веруси сказалось двояким образом. Во-первых, Мартин Лукьяныч невольно подчинялся ее "обличениям" и взглядам; во-вторых, так, в сущности, любил сына, так в глубине-то души гордился, что тот и до книг охотник, и знакомство имеет не какое-нибудь, и в газетах отличался, что всячески желал выставить его в глазах нового человека и умницей и деловым человеком. Признаки вновь наступавших отношений выражались в мелочах, черточках, в пустяках, но в конце концов складывалась иная жизнь. Так, Веруся, возмущенная тем, что Николай курил украдкой, добилась разрешения курить явно. Кажется, ничтожная реформа, а между тем вот именно такие пустяковые новшества снимали путы с Николая, побуждали его быть более смелым, более искренним, незаметно развивали его характер.

Первыми явились в школу прошлогодние ученики Ниг колая: Павлик Гомозков и Еремка Шашлов. Затем привели своих ребят еще пять-шесть домохозяев да из дворни ключник Дмитрий. Веруся и Николай были в отчаянии:

школяров набиралось не более десятка. Зато скука и атмосфера уныния, распространенная на ту пору в усадьбе, загнала в школу столько зрителей, что негде было повернуться. Прошла неделя. Ребятишки распустили слух, что в школе весело и занятно, что "учительша" ласкова, а чего не смыслит, так ей управителев сын подсказывает.

Ученики стали прибывать. Во время классов взрослые перестали ходить, но когда, несколько осмотревшись, Веруся затеяла по вечерам читать вслух, народу набиралось много.

Но вдруг произошли такие потрясающие события, что и Веруся, и школа, и чтения надолго были оставлены без внимания.

Николай боялся, что отец будет распечатывать его письма, и вел свою переписку окольным путем: прежде на Рукодеева, а теперь на Верусю. И вот как-то в конце февраля, когда Николай по обыкновению пришел за Верусей обедать, она подала ему только что привезенное со станции письмо, с надписью: "для N. N". Рука была Ефремова.

Николай распечатал, прочитал первые строки и так и ахнул.

- Что такое? - спросила Веруся, обеспокоенная его видом.

- Ума не приложу,.. Лизавета Константиновна ушла из дому и повенчалась с Ефремом Капитонычем!

Веруся в восторге захлопала в ладоши.

- Какая прелесть! - закричала она. - Как я люблю эту милую Лизавету Константиновну!

Но Николай не находил и себе радостных чувств.

- М-да... - пробормотал он, - об этом придется поломать голову... Что теперь разговоров подымется!-и добавил: - Смотрите, что пишет: "...Надеюсь, дружище, вы отпишете Мне, как поживает мой старик и все ли он в прежнем настроении. Мучительно жаль, но придумываю, Придумываю и не обретаю способов смягчить его, сделать так, чтобы он по-человечески отнесся ко мне, не могу найти общую с ним почву. Ах, что за истязание, если бы вы знали, это отсутствие одинаковой почвы! Решительно не умею вообразить, как он примет мою женитьбу на Лизавете Константиновне. Прибавил ли я этим горечи в его жизни или наоборот? Судя по тому, что в Петербурге решено скрывать эту новость, яко государственную тайну, думаю, она не скоро дойдет до вас. Ввиду этого вот моя убедительная просьба: передайте, дружище, старику, и как он поступит, что скажет, не медля отпишите мне. Мы с женою на днях выезжаем из Питера: приятели устроили нам местишко в С*** губернии. Сообразно с таким маршрутом И направьте ваше уведомление..." - Дальше следовал адpec. - М-да... придется поломать голову, - в раздумье пбвторил Николай.

- А что?

- Помилуйте-с!.. Легкое ли дело подступиться к Капитону Аверьянычу!

Веруся хотела было сказать: "Вот вздор! Хотите, я передам!" - но подумала и промолчала: Капитон Аверьяныч был единственным человеком в Гарденине, перед которым пасовала ее смелость; угрюмый его вид решительно подавлял ее.

Пока молодые люди придумывали, как лучше исполнить поручение Ефрема, и с такою выразительностью хранили тайну, что даже Мартин Лукьяныч начал подозрительно на них поглядывать, в усадьбе опять зазвенел ямской колокольчик, и в контору ввалился откормленный среднего роста человек в енотке, с видом отставного военного.

- Вы будете управитель? - фамильярно спросил он, снимая енотку и обнаруживая под нею коротенький кавалерийский полушубок, крытый синим сукном.

- Я-с... Что угодно?

- А вот письмецо к вам... От его высокородия Юрия Константиныча. Незнакомец подал Конверт и развязно уселся.

Мартин Лукьяныч растерянно повертел конверт, - буквы прыгали и сливались в его глазах.

Письмо было следующего содержаний:

"Рахманный! Уполномоченный матерью, Приказываю тебе немедленно по получении сего уволить конюшего Капитона с истребованием от него надлежащей отчетности.

В должность заведывающего конским заводом имеешь ввести подателя сего, отставного гусарского вахмистра Григория Евлампиева. Юрий Гардении".