Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

- Ах, я знаю, но вот в эдакие-то минуты чувствуешь себя Каким-то ненужным придатком! Скажите, встречали вы из них, ну, хоть одного, с которым можно было бы обо всем, обо всем говорить и он бы понимал, одинаково с вами рассуждал бы?

- Как вам сказать?.. Ежели взять до известной степени, встречал такого. Вот чья была эта изба, столяр один...

Собственно говоря, тоже пропасть мистического, однако же редкий, удивительный человек! Я вам вот в чем Должен признаться... Коли я теперь таков, каким вы меня BHflHTet то есть достаточно понимаю, где правда и кого по справедливости нужно сожалеть, - я этим весьма обязан столяру.

Ну, конечно, и Косьма ВасилЬич, - и вам рассказывал о нем, - и Илья Финогеныч: сами знаете, Сколь Горячи его письма, - и Ефрем Капитоныч отчасти, и вас я никогда не забуду... Все так. Но первое-то зерно - столяр.

- Где же он?

- А тут, верст за сорок. Признаться, я потерял его из виду. Из того села у нас больше не работают, спросить не у кого, так и потерял.

- Отчего же? Разве нельзя съездить, узнать?

Николай покраснел до ушей.

- Как бы вам разъяснить? - проговорил он в замешательстве. - Жена у него была... Ну, и вообще вышла подлость с моей стороны... Мне трудно рассказывать, Вера Фоминишна.

Веруся, в свою очередь, вспыхнула и внезапно потемневшими глазами взглянула на Николая.

- Расскажите, - повелительно произнесла она.

Николай долго не решался, хотя в то же время ужасно

желал открыться именно Верусе. Наконец осмелился и с мучительными усилиями начал и договорил до конца.

Веруся слушала с опущенными глазами. Какая-то жилка едва заметно трепетала около ее губ.

- Вот и все-с,- - заключил Николай, робко взглядывая на девушку.

- Вы ее любили? - спросила она после долгого молчания.

- Не знаю... - прошептал Николай. - Был эдакий подлый порыв, но любил ли - не знаю.

- Я слышала, у вас еще происходил роман... с женою Алексея Козлихина... Правда?

- Вот уж никакого!.. Она мне давно нравилась, но романа не произошло. Ежели говорить по совести, я даже ее обвиняю.

- За Что же?

- Как же-с... сама всячески кокетничала, а вдруг узнаю - у ней интрига с Алешкой!

- с Алексеем, - с гримасой поправила Веруся.

- Ну, да, вот с Алексеем-то этим... Я и ней сразу разочаровался.

- Вы говорите, она нравилась вам... Вы ее любили?

- То есть как сказать... Ей-богу, не знаю!

- Ну, вообще любили вы кого-нибудь?.. Вот так, как в романах? У Тургенева, например?

Николай взглянул на Веру сю; у него так и застучало в груди: лицо ее являло вид какого-то раздражительного возбуждения, на губах бродила неловкая, насильственная улыбка.

- Не знаю-с.

Веруся звонко расхохоталась.

- А я так люблю! - крикнула она с вызывающим видом.

- Кого же?

- Угадайте! - и вдруг встала и сделалась серьезна. - Ну, пора, однако. Мне хочется спать. Идите, затворю за вами.

И когда Николай, совершенно ошалелый от каких-то блаженных предчувствий, но вместе с тем смущенный, растерянный и робкий более чем когда-нибудь, вышел на улицу, Веруся еще раз крикнула ему вдогонку:

- Угадайте же!

Однако между ними больше не возобновлялось такого разговора. Напротив, с этого вечера они как-то отдалились друг от друга, стеснялись оставаться наедине, говорили только о делах да гораздо реже, чем прежде, о книгах.

Тон дала Веруся: она все точно сердилась. Николай же не мог не подчиниться, хотя в душе мучился и недоумевал, а в конце концов, в свою очередь, начал злиться на Верусю, намеренно стал показывать необыкновенную холодность.

Через одну гимназическую подругу Веруся нашла себе на лето урок, где-то за Воронежем. Мартин Лукьяныч благодушно отговаривал ее:

- Ну, охота вам, Вера Фоминишна, - убеждал он, - жили бы себе в Гарденине да отдыхали. Дались вам эти анафемы-уроки! Все равно жалованье будете получать.

Но у Веруси были особые планы: на зиму она мечтала выписать журнал, купить глобус для школы, да, кроме того, деньги постоянно требовались в сношениях с деревенскими людьми.

Николай, обескураженный ее сборами, решился во что бы то ни стало переговорить с ней и объясниться, в чем же, наконец, причина их натянутых отношений. До самого отъезда это не удавалось.

Подали тарантас к крыльцу.

- Знаете что, Вера Фоминишна, - с дерзостью отчаяния произнес Николай, - я... я провожу вас до станции.

Веруся молчаливым наклонением головы изъявила согласие. Дорогой говорили о погоде, о хлебах, несколько пострадавших от засухи, о том, что в "Отечественных записках" недавно появилась замечательная статья и нужно бы достать эту книжку... Вдруг Николай осмелился.

- А я ведь угадал! - воскликнул он, натянуто улыбаясь. - Помните, вы задали мне задачу, Вера Фоминищна?.. Я угадал.

Веруся притворилась, что припоминает, потом сердитая морщинка показалась на ее лбу.

- Ну, и поздравляю вас, - сухо ответила она.

Николай опустил голову. Долго ехали молча, только

Захар бормотал с лошадьми и почмокивал, шлепая кнутиком.

- Срам! - - неожиданно вскрикнула Веруся, смотря куда-то в сторону и нервически кусая губы. - Слов нет, какой срам!.. Думать о пошлостях, когда столько работы...