Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

Староста Ивлий пригнулся к самой шее лошади и пустил ее вскачь, размахивая локтями и биркой. Видно было, как он остановил людей, ехавших целиком по степи. Подъезжал рысцой и Мартин Лукьяныч с остальными. На самодельных дрожках сидел с мешком, в котором копошилось что-то живое, и с одностволкой за плечами молодой малый в кафтане с растерянным и перекосившимся от испуга лицом. Другой, рыжебородый, здоровый однодворец в белой льняной рубахе с красными ластовицами, вырывал с выражением какой-то угрюмой злобы вожжи из рук старосты Ивлия и ругался. Огромный косматый битюк спокойно стоял в оглоблях. Мартин Лукьяныч, как только увидал ссору, внезапно побагровел, сделал какое-то зверское.

исступленное лицо и с грубыми ругательствами помчался к рыжебородому однодворцу.

- Чего ты, болван, смотришь? - заревел он на Ивлия. - Бей его! - И, замахнувшись что есть силы, начал хлестать рыжебородого нагайкой по лицу и по чем попало.

Тот бросил вожжи, схватил Ваську под узцы и, как-то рыча от боли и отчаяния, стал тянуть его к себе.

- Бей!.. Що ж, бей!..- хрипло кричал он. - Бей, душегубец!

Староста Ивлий старался попасть биркой по рукам однодворца и дребезжащим голоском повторял:

- Брось, окаянный, поводья! Говорят тебе - брось!

Наконец Мартин Лукьяныч опустил нагайку и подъехал к молодому малому.

- Что в мешке? - спросил он, задыхаясь от гнева и усталости.

- Сурки, ваше степенство, - пролепетал тот белыми, как мел, губами.

- Сурки? А вот я тебе покажу!

И Мартин Лукьяныч, наклонившись с седла, ударом кулака сшиб щапку с малого и, уцепившись за волосы, стал его таскать. Малый покорно вертел головою по направлению Мартин Лукьянычевой руки. Рыжебородый стоял в стороне, размазывая подолом кровь по лицу, и отчаянно ругался.

- Дьявол толсторожий!.. Ишь, мамон-то набил, брюхатый черт! Твой он, що ль, зверь-то? Все норовите захватить. Подавишься, не проглотишь... Погоди ты, пузан, появись у нас на селе... я тебе; рано морду-то исковыряю...

Погоди, кровопивец!

На него никто не обращал внимания.

- Выпусти! - скомандовал Мартин Лукьяныч.

Малый с торопливостью развязал мешок и тряхнул им.

Сурки, прихрамывая, отбежали в степь.

- Анафемы бесчеловечные, - сказал управитель, посмотрев на ковыляющих сурков, - где капканы?

- В стогу спрятали, ваше степенство, в Сидоркиной окладине.

- Смотрите у меня другой раз! - пригрозил Мартин Лукьяныч и поехал прочь. Руки его дрожали, губы тряслись. Рыжебородый схватил вожжи, сел и погнал своего битюка. Долго было видно, как он обращал по направлению к кучке верховых свое окровавленное лицо и с каким-то заливающимся визгом угрожал кулаками. На его белой Спине пестрели черные полосы от нагайки. Молодой малый скреб горстью в голове и сбрасывал наземь волосы.

- Зачем же эдак бить, Агей Данилыч? - шепотом проговорил Николай, стараясь удержать трясущуюся сиг волнения нижнюю челюсть.

- А необразованного человека нельзя не бить, если вы хотите знать, равнодушно сказал Агей Данилыч и, приложив палец к левой ноздре, высморкался из правой. - Искони веков, сударь мой, неучей били. - Он приложил теперь палец к правой ноздре и высморкался в левую.

- Но все ж таки эдак нельзя, - упрямо повторил Никалай и отъехал от конторщика.

Старый Ивлий был совершенно доволен. Во-первых, потому, что он первый заметил контрабанду, а во-вторых, что вместе со всеми "барскими" разделял презрительное и высокомерное отношение к однодворцам. Такое отношение высказывалось в то время во всем: барские не упускали случая посмеяться над однодворцами и передразнить их говор: кого и чаго вместо "ково" и "чево", що вместо "што", - поглумиться над их манерой одеваться: толсто навертывать онучи, носить широчайшие, с бесчисленными складками сапоги, кафтан с приподнятыми плечами и высоким воротом, уродливые кички и паневы у баб. По праздникам барские и однодворцы не ездили друг к другу. Даже в церкви норовили становиться отдельно. Почти не было примеров, чтобы барскую девку отдавали за однодворца или однодворку за барского. Одним словом, походило на то, что живут рядом иноплеменники и питают друг к другу настоящее враждебное чувство. Вот почему суровая политика "усадьбы" в отношении к однодворцам находила полнейшее сочувствие в деревне и староста Ивлий был совершенно доволен.

- Что за народ? - отрывисто спросил Мартин Лукьяныч, указывая вдаль нагайкой.

- Это-с наши мужики землю делят, - ответил староста Ивлий.

Мартин Лукьяныч молча повернул туда.

Большая топла крестьян, видимо, волновалась и находилась в необычайной ажитации. Из сплошного шума вырывались пронзительные и тонкие фальцеты, густые басы, задорно дребезжащий бабий голос. Впрочем, баба была всего одна, и главным-то образом из-за нее и шел такой шумный говор. Когда подъехал управитель, все сразу смолкли и один за другим сняли шапки. Только баба успела произнести еще несколько необыкновенно задорных слов. Это была полная, румяная, разбитная солдатка Василиса, с черными плутовскими глазами и с беспрестанно повиливающей поясницей.