Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

Татьяна Ивановна с слабыми, но разнообразными движениями в лице прочитала письмо. Там, где писалось о радости по случаю приезда господ, она благосклонно улыбнулась; о хозяйственных подробностях — с серьезным выражением сложила губы; о сыне конюшего — укоризненно покачала головою и прошептала: «Чудиха!» и, наконец, о проекте выдать Элиз за молодого графа Пестрищева — опять повторила: «Ах, чудиха, чудиха!» — и погрузилась в сладкое, однако не более одной минуты продолжавшееся мечтание. Затем приказала позвонить и, задумчиво посмотрев на вошедшего дворецкого, спросила:

— Климон, ты знаешь, где заведение для докторов, — где они учатся?

— Медико-хирургическая академия, ваше-ство.

— Ах, да! На Выборгской стороне? Так вот… Ты знаешь, сын нашего конюшего, Ефрем, поступил, оказывается, в доктора.

Дворецкий сделал не то укоризненное, не то удивленное лицо.

— Так вот… Ричард Альбертович, вероятно, скоро освободит комнату. Съезди в эту их академию и найди Ефрема. — Она остановилась соображая.

— Слушаю-с, ваше-ство, — сказал дворецкий с обычным ему непроницаемым выражением, так что решительно нельзя было понять, доволен ли он поручением или оскорблен им до глубины души.

— И скажи… Скажи, что во внимание к усердной службе отца я разрешаю ему занять комнату Ричарда Альбертовича. Обедать может с Гедвигой Карловной, — и она взглянула на экономку. Та опять целомудренно побагровела и сочла нужным сделать глубокий книксен. — И ты посмотри там, Климон, если он нечесаный и вообще дурно одет, скажи: я прошу, чтобы привел себя в порядок. Эти гтуденты бывают очень невоспитанные. Можешь идти.

«Серебряный» чай совершился с обычною торжественностью. Только два человека выделялись на фоне общей почтительности, размеренно мягких и медленных движений и сдержанного выражения лиц: гувернер Ричард Альбертович, который вдруг со вчерашнего дня приобрел весьма независимое и даже развязное выражение лица, и Элиз, явившаяся к чаю закутанная до подбородка в своем пуховом платке, мрачная и рассеянная. Татьяна Ивановна не обращала ни малейшего внимания на Ричарда Альбертовича, но несколько раз пристально взглядывала на Элиз.

После чая Раф удалился с мисс Люси в классную, гувернеры отправились к себе, Ольга Васильевна выжидательно встала. Татьяна Ивановна мановением руки отпустила Ольгу Васильевну и, взяв под руку Элиз, вышла с ней в свой кабинет.

— Ты долго не ложилась, Элиз? — сказала она.

— Да, maman, мне не спалось.

— Но тебе вредно читать по ночам. Ты читала?

— Мне не хотелось спать, maman. Я читала «Русский вестник».

Татьяна Ивановна вопросительно подняла брови.

— Что такое, роман?

— «Преступление и наказание» Достоевского.

Татьяна Ивановна поискала, что сказать, и затруднилась: она не знала, в чем заключается это произведение.

И переспросила:

— Роман?

— Да, maman, это — превосходный роман.

— Но, Элиз, нервы, нервы… Я так боюсь за тебя. Ты опять вскрикивала во сне, и я так боюсь…

Элиз презрительно усмехнулась.

— Тебе уж доложили, — сказала она с легким дрожанием подбородка.

Татьяна Ивановна насильственно сделала приятное лицо и провела ладонью по волосам Элиз.

— Ну, хорошо, хорошо, оставим это, — проговорила она притворно смягченным голосом и резко переменила разговор. — Я так рада, что мы проведем лето в Анненском. Дай мне, пожалуйста, мою работу. Там, в шифоньере. Ты мне прочитаешь отчет из орловской деревни?

Чтение скучного годового отчета происходило вот уже неделю подряд и было придумано с тайною целью успокаивать нервы Элиз. Элиз, подавляя вздох, подала матери работу — воздухи для приютской церкви, — вынула из папки на письменном столе толстую разграфленную и испещренную цифрами тетрадь и принялась читать намеренно деревянным, глухим от скрытого раздражения голосом:

— «За унавоживание 50 экономических десятин в паровом поле: поденным мужикам 200 подвод по 40 копеек, итого 80 рублей; издельным 4 376 возов по 4 1/2 копейки, итого 196 рублей 51 1/2 коп.; отрядным за свиные кошары и коровий варок 55 рублей; им же на магарыч 1 рубль 75 копеек; бабам на разбивку: издельным… поденным… отрядным…» и так далее.

— Представь, сын нашего конюшего поступил в Медико-хирургическую академию, — сказала Татьяна Ивановна, отрезая ножницами золотистую шелковинку.

— Какого конюшего, maman?

— Капитона.

— А! — равнодушно произнесла Элиз и продолжала читать.

— Фелицата пишет: старик очень огорчен, — немного погодя добавила Татьяна Ивановна.

— Чем же?

— Ну, понимаешь, у него были свои мечты, устроить сына при заводе: он ведь был определен в ветеринары.

— Вот странно! Я думаю, лучше быть доктором, нежели лечить лошадей… — с досадою сказала Элиз.

— Да, но у нас действительно нет хорошего ветеринара при заводе.

Элиз вспыхнула, готова была крикнуть: «Мерзко так эгоистически рассуждать!» — но сдержалась и дрогнувшим голосом выговорила: «…а на ремонт коровника в лавке купца Ненадежного куплено: гвоздей…»