Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

— Да что же я?.. Аль уж со старичком и словечком не перекинуться? — сказал он шутливо. — Мы, чать, завсегда с нашим уважением… Дай-кось закурить, Лукьяныч Эх в рот те дышло, и управитель ты был сурьезный… Зять Гаврюшка! Вот был управитель, в рот ему малина!.. Ты, Лукьяныч, не серчай, потому развязка и все такое Не серчай на меня. Окончательно ты из первых — первый был!

Мартин Лукьяныч смягчился.

— Я был не мил, теперь-то лучше стало? — спросил он, протягивая Гараське папиросу. — Ты вот, дурак, говоришь неподобные слова, а жить-то лучше вам? Посидел в даровой квартире?

Гараська засмеялся и ухарски сплюнул.

— Хватера нам нипочем! — воскликнул он — Хватеру я так понимаю, хоть и вдругорядь!.. Хлеба вволю а случается — и калачами кормят; водки даже, ежели гроши есть, и водки линвалид приволокет… Черт ее дери, видали!

А ты вот скажи, Лукьяныч, скотину-то мы всю перевели — А, перевели! — с злорадством сказал Мартин Лукьяныч.

— Окончательно перевели… Потому нет кормов прищемил нас ирод — вздоху не дает. За что, хучь бы меня в острог посадил? Только и всего, что, признаться, мы с Аношкои стог сена почали… Так ведь, аспид он тонконогий, надо скотине жрать-то аль нет?

— Не воруй. Сено барское, не твое. Это, брат, и я бы посадил на его месте.

— Экось что сказал! При тебе-то что мне за неволя воровать? Ты разочти, сколько кормов, сколько покосу у нас было… Сколько ты нам вольготы давал!..

— Ага! — произнес Мартин Лукьяныч, с самодовольством поглаживая животные там анафемы (Мартин Лукьяныч еще понизил голос), будто от живого мужа,, будто не венчаны… А, что придумает народ!.. Иван Федотов помер, прямо говорю, что помер. А венчание было в Воронеже… Ха, не венчаны!..

— Да мы разве сумлеваемся, Лукьяныч?.. Опять же ежели и без венца… — Гараська еще хотел что-то добавить, но поостерегся и только помычал.

— А новые места — вздор! — заключил Мартин Лукьяныч громко.

В это время молодой попик, облокотившись на прилавок, отрывочно разговаривал с Татьяной: ее беспрестанно отвлекали покупатели.

— Изрядно торгуете, Татьяна Емельяновна?

— Как сказать, батюшка… Да вот живем. Оборот хотя и велик, но мы пользу берем небольшую, сами знаете.

— Да, да, хорошо у вас поставлено… Истинно по совести. Равно избегаете и скудости и стяжания… Хорошо.

Слышали, отец Григорий скончался?

— Слышала… Добрый был священник, старинный.

— Да, да… И при конце жизни жестоко оскорбил отца Александра. — Попик усмехнулся.

— Чем же так?

— Были распущены долги отцом Григорием… Ну, и были расписки… Все по мужичкам, конечно. И, говорят, на знатную сумму: будто бы на пятьсот рублей… Вот при конце его жизни отец Александр и начал понуждать относительно расписок. Где спрятаны, да сделайте, мол, передаточную надпись и тому подобное… Слушал, слушал старик, — зажги, говорит, свечку, подай шкатулку. Зажгли, подали… И, вообразите, достал умирающий расписки и все до одной в огонь вверг… а сам лепечет: «Отпустите должником вашим!» Вообразите гнев стяжателя-зятя!

— Ах, как прекрасно!..

— Да да… Деток-то много ли у вас?

— Пятеро, батюшка. Меньшенькой с покрова годик пойдет… А это вот первенец, помощник. — Она указала на русоволосого мальчика.

Попик вздохнул.

— Была у меня девочка — схоронил, — сказал он. — Грустно не иметь детей. Ищу прибежища в книгах, вот школой занимаюсь… Но сердце болит.

— Ии, батюшка! — ласково проговорила Татьяна. — Вы молоды, будут и детки, господь захочет. А не — будетдетей много в мире. Лишь бы любовь не погасла.

— Что ж? Я завсегда скажу: отцом ты был для нас, дураков… Во как тебя понимаем!..

— Эге! Ну, а теперь-то… припеваючи живете?

— Припеваем, в рот ее дышло!.. Ты вот подумай, Лукьяныч: иди, говорит, в батраки. Ну, ладно: пошел я.

Стало жнитво, посадили меня на экую махину… На жнейку, значит. Сижу окончательно словно идол, действую.

Трах! — окончательно вдребезги… Туда-сюда, штраф!..

Трешница!.. Ловко… Земли не дает, лесу — прутика нету, из кормов хоть кричи… Что же это за жисть?

— Зато банк завели!

— Банка!.. Ты спроси, кто в ней верховодит-то: Шашлов Максимка да Агафошка Веденеев… Эх, что мы теперь надумали, Лукьяныч: окончательно на новые места хотим удалиться!.. Вот с Миколаем с твоим хотели потолковать… Пропадай пропадом Переверзев со своими машинами! Ударимся в Томскую аль на Амур, поминай как звали!

— Обдумали!.. Мало вас нищими-то оттуда приходят?

— Мы окончательно ходоков снаряжаем, Лукьяныч…

Понимаешь? Вот прямо, господи благослови, пойдем с зятем Гаврюшкой, все приволья осмотрим. Из Гарденина двадцать три двора охотятся в переселенцы, тягулинских — двенадцать; мы с Гаврюшкой по трешнице с двора просим — была не была!.. За сотенный билет всю Расею насквозь пройдем, коли на то пошло… А на старине не жить, в крепость к купцам да господам не поступать сызнова!..

— Глупости, Герасим! — авторитетно вымолвил Мартин Лукьяныч. — Держитесь старины, вот что я вам скажу.

Жить можно, это ты врешь. То есть с умом. Вот хоть Николая моего взять… Видишь? Товару одного, может, тысячи на четыре, гласным состоит в земстве, в ведомостях печатается, а? То-то и оно-то. Почему новые места?